И вот пришел тот день, когда мы на автобусе отправились в Бенидорм. Пако ехал со мной и со всеми другими участниками фестиваля и их сопровождающими. Были девушки, которые ехали со своими матерями. Я — нет. И, хотя никто из моих товарищей по путешествию этого не знал, со мной уже ехал мой менеджер.

Я никогда и никому в этом не признаюсь, но иногда и сейчас, когда эта книга заставляет меня оглядываться назад, я скучаю по некоторым вещам. И по некоторым людям.

Об этом известно только мне, и, отвлекаясь на эти воспоминания, я становлюсь жертвой собственной меланхолии.

Моя меланхолия — это то, в чем я никогда не признаюсь публике.

Пако приехал со мной в Бенидорм.

Дело в том, что в те дни я начал все больше отдаляться от своей семьи. Это не было преднамеренным, просто так и должно было быть. Да и не могло быть по-другому. Мальчик становился мужчиной и должен был искать свою жизненную тропу.

Это была моя первая профессиональная поездка. Моя первая важная профессиональная поездка.

Забудем раз и навсегда к черту ту деревню, название которой я, определенно, так никогда и не вспомню, и другое — Леон, более приятное, несмотря на то, что там нам пришлось изрядно померзнуть.

В Бенидорм я отправлялся уже не в качестве просто участника, выступающего на «разогреве» у звезд. В Бенидорм я ехал, чтобы получить все.

В те годы Бенидорм был очаровательным, очень симпатичным местом. Еще не было ни небоскребов, ни больших отелей. Все было меньше, красивее и удобнее.

В тот год фестиваль впервые должен был проходить на Пласа де торос, поскольку здесь было гораздо больше места, чем там, где фестивали проходили до этого, — в праздничном зале на открытом воздухе, где помещалось около тысячи человек. Естественно, что количество мест на Пласа де торос было гораздо больше.

Те три дня стали для меня сплошной нервотрепкой… В то время как все остальные участники проводили эти дни фестиваля просто замечательно. Ну, если и не все, то абсолютное большинство. Я это знаю, потому что видел их из окна своей комнаты. Я не подглядывал специально. Их трудно было не заметить, ведь они ничего не делали для того, чтобы не привлекать к себе внимания.

То есть они нисколько не следили за своим поведением. Или, может, я чересчур уж следил за собой?

С тех пор, как я вошел в отель (если это можно было назвать отелем), то оттуда больше и не выходил.

Пако приносил мне бутерброды в комнату. Я же не выходил вообще. Почему? — Не знаю.

Знаю лишь, что я делал то, что мне подсказывала моя интуиция, превратившаяся в волю.

Что-то внутри меня говорило: «Спокойно, ты останешься здесь!» — и я оставался в отеле.

Не потому что это Пако принуждал меня оставаться взаперти, нет. Ему бы и в голову никогда не пришло сказать мне подобное. Это было началом моей собственной манеры понимать жизнь уже как профессионал, не отвлекаясь от главного ни на мгновенье. То есть постоянно следить за собой.

Мне об этом никто не говорил, не указывал и уж тем более не приказывал. Я всегда делал то, что именно мне казалось более удобным, более подходящим. Хотя из-за этого мне порой приходилось страдать или чем-то жертвовать.

Пако обычно сопровождал меня, но делал это лишь для того, чтобы не оставлять меня одного, однако я всегда жил своей жизнью, так, как хотел.

В Бенидорме, интуитивно чувствуя, что солнце и пляж неблаготворно влияют на голосовые связки, я решил оставаться в комнате все три конкурсных дня.

Из окна комнаты я видел снующих туда-сюда соперников. Они надевали купальные костюмы — и на пляж! В результате — к вечеру они были полумертвыми, почти безголосыми. Я же — как часы. Как флейта!

Не скажу, чтобы мои соперники становились совсем уж немыми, но пляж оставлял на них свой отпечаток. Любой, кто их увидел, сказал бы, что они приехали в Бенидорм на отдых. Я же, наоборот, работал, буквально пахал на свое будущее. Однако. Внимание! Я не занимался поиском друзей, ни тем более влиятельных связей либо рекомендаций. Я благопристойно работал, повторяя: «Я стану победителем. По-другому и быть не может».

Я с вулканическим неистовством ворвался на эту Пласа де торос!

Ведущим на фестивале был Хосе Луис Урибарри. Там была Марисоль и группы «Дуо Динамико» и «Синко Латинос». Была Мильва, которая для меня в то время уже была артисткой с большой буквы. Она и Мина были лучшими голосами Европы.

Кармен Севилья и Аугусто Альгуэро, уже как супруги, были в составе жюри конкурса вместе с братьями Гарсиа Сегура, победителями предыдущего фестиваля.

Там я также познакомился с людьми, которые впоследствии стали моими большими друзьями. Это были Эмилио Ромеро и Мануэль Бенитес, его сценический псевдоним — Эль Кордобес.

Два вечера отборочного тура закрывали группы «Дуо Динамико» и «Синко Латинос».

На финал пригласили Мильву. То есть на фестиваль были приглашены все самые известные артисты того времени. Поскольку в то время «Синко Латинос» гремели по всему миру, не говоря уже о Мильве. И группа «Дуо Динамико» пользовалась в Испании огромной популярностью.

Когда все мои песни вошли в десятку финалистов, стало ясно, что я должен был хотя бы что-то выиграть. Пако был очень доволен. Ну и я — тоже.

Да, но…

Мне больше всего хотелось получить премию за исполнение, поскольку вместе с ней вручалась некая сумма денег. Ну и престиж, естественно.

Иначе все бы рухнуло. Вместе с вынашиваемой мною мечтой.

Без этой премии и денег, которые вручались вместе с ней, я бы не смог ни вытащить свою семью из Карабанчеля, ни оплатить обложки журналов «Первый план» и «День и ночь».

Пока я занимался самоедством (как и остальные участники), у организаторов появилась очень жестокая идея — устроить перерыв сразу после того, как мы все исполним свои песни.

Такая пауза! Из-за каприза организаторов, в апогее войны нервов! И кому могла прийти в голову такая глупость?! Они не имели права!!!

От кого-то я услышал, что это было устроено специально, для того чтобы создать атмосферу предвкушения. Да уж, нечего сказать! Это ожидание, вкупе с неопределенностью, было эффектно, но как можно таким жестоким способом играть жизнями людей! Но хуже всего, что это правило большинства фестивалей!

Из-за этого я больше никогда в жизни не участвовал ни в каких конкурсах.

Да, я был на Евровидении, но это было совсем другое дело.

Кроме того, в Бенидорме я был еще ребенком. И если бы меня провалили, я бы отправился домой.

Нет, не думаю!

Ну ладно, я бы ехал домой пару дней. Или один. Или полдня. Скорее всего, я бы ехал домой полдня. Ну, пусть — два часа…

Каким бы драматическим ни было ожидание, но настал момент, когда оно стало совсем невыносимым. Я уже больше не мог. Пако — тоже. Когда стало уже совсем невмоготу, чтобы как-то отвлечься, мы пошли в бар, который находился недалеко от Пласа де торос. Относительно недалеко, поскольку, чтобы до него дойти, нужно было пересечь довольно большой пустырь.

В этом баре Пако меня и оставил, а сам вернулся на Пласа де торос, чтобы следить за происходящим непосредственно с места событий.

Хотя думаю, чтобы немного побыть подальше от меня и моих нервов, а заодно и прийти в себя.

В баре было очень мало посетителей. Почти весь Бенидорм был на фестивале, на Пласа де торос. Находящиеся в баре три или четыре клиента говорили о своем, и меня, естественно, никто не узнал. К счастью, поскольку я чувствовал себя так, словно был там один.

Не будем забывать, что телевидение тогда еще только зарождалось и было на экспериментальной стадии, и фестивали еще не транслировали.

Прошло пятнадцать очень долгих минут.

Как мне показалось, пятнадцать самых долгих минут в истории человечества!

Их прервал Пако, напугав меня как никогда в жизни, ворвавшись вдруг в бар с такой скоростью, словно пониже спины ему вставили ракету.

Он вбежал в бар со слезами на глазах, повторяя не переводя дыхания:

— Малыш, мы выиграли! Мы — выиграли!

Я, как сумасшедший, схватил его за лацканы пиджака, тоже закричал:

— Выиграли? Что, Пако?! Ради Бога, выиграли — что?!

Пако был на небесах!

— Первую, вторую, третью, восьмую…

Но я не слушал его слов, у меня была только одна навязчивая идея:

— А премия за исполнение? Что с премией за исполнение?!

Пако вдруг словно остолбенел:

— Премия за исполнение? За?.. Не знаю, малыш, я… И верно, премия за исполнение! Да, действительно…

Будучи на грани отчаяния, я был готов задушить Пако, но в этот момент в бар кто-то вошел, не знаю — кто. Я только помню, что видел, как он что-то шептал Пако на ухо…

Я чувствовал себя разбитым и уже со всем смирился, когда Пако, обняв меня, заорал:

— Ну да!!! Тебе дали премию за исполнительское мастерство! И за исполнение тоже!

Всё. Мне дали всё!

Песни, которые я пел, получили: «Llevan» — первую премию, «Quisiera» вторую — эту песню, и получившую третью премию «Cada cual» я потом пел не один раз, пятую — «A pesar de todo», восьмую «No» — я больше никогда не пел, и девятую «Lazarillo».

И за исполнение!

Всё!!!

Я взорвался от эмоций и буквально весь светился!

Я вприпрыжку пересек тот пустырь. Пако побежал за мной, а потом обогнал меня. Двое бегущих людей, бегущих к Пласа де торос, которая в тот момент представлялась мне самым большим и прекрасным памятником на земле.

Возможно, что в тот момент я ничего и никого ни перед собой, ни вокруг себя не видел. Я был переполнен лишь желанием поскорее добежать туда. Именно я, и никто другой, должен был находиться там, поскольку снова должен был спеть все получившие премию песни! Мне также дали премию за исполнение — и это единственное, что имело значение!

Помню, что я даже несколько раз упал на том каменистом пустыре, показавшемся мне гораздо большим, чем тогда, когда я его пересекал по дороге в бар. Я падал, поднимался, снова падал и снова поднимался и, кажется, даже немного испачкал свой костюм. Мой костюм.

Костюм!!!

Тот костюм, который сшил своими собственными руками.

Остатки забытой жизни.

Я использовал материал, которого было много в портняжной мастерской, когда в течение нескольких месяцев я работал там разносчиком. Я хранил его очень долго. У меня было достаточно лоскутков, чтобы скроить из них костюм по моему эскизу. На самом деле это были лоскутки подкладочной ткани, но я превратил их в костюм.

На отборочные туры, проходившие на радио, я обычно ходил в брюках и своем неизменном свитере. И хотя приходилось выходить на публику, но тогда еще не было фотографов. И, конечно же, — кинохроники.

Но в Бенидорме съемки уже были. И в тот момент я был главным героем Бенидорма. И поэтому надел костюм, сшитый своими собственными руками, придуманный из подкладки, как и все, что я делал в своей жизни, — в поте лица.

Лично.

Наконец, мы добежали до Пласа де торос. И к моему большому разочарованию и немалому расстройству, мои так называемые друзья — другие исполнители — уже не смотрели мне в лицо. Сейчас меня это уже не удивляет, я считаю это в порядке вещей, но тогда мне предстояло еще многому научиться.

Кажется, даже ходили слухи о подкупе.

Ну конечно! Не иначе как мой бедный отец потратил все свои миллионы, которые копил всю свою жизнь, работая каменщиком на строительных лесах и мешая бетон, дабы подкупить жюри фестиваля в Бенидорме! Какая глупость и неверие!

Хотя, если говорить о вере…

Конечно, кое-кто очень важный протянул мне руку помощи. Но никто не знал — кто. И я бы все равно об этом никому не сказал.

Теперь, когда я пишу эти страницы, собирая по кусочкам мою жизнь, я уже могу и хочу рассказать об этом.

В то утро дня финала — как обычно, когда передо мной вставали жизненно важные обстоятельства, я пошел в церковь, чтобы поговорить с Богом. Наедине.

Без излишнего драматизма и глупостей, но с верой — так, как я умею говорить с Ним, дабы Он меня услышал, я обратился: «Послушай, Всевышний! Послушай, ну что тебе стоит? Какая разница, я или кто-то другой? Пусть это буду я! Помоги мне, Боже! Ты ведь хорошо знаешь, что мне и моим близким это так необходимо!»

И Бог в очередной раз меня услышал.

Вот и весь подкуп.

Я выиграл, потому что работал со всей душой. Для меня это единственный способ побеждать в этой жизни.

Я знаю, что эта вера в Бога и в самого себя — с самого начала сделала меня победителем. Но мои товарищи этого не знали, им было удобнее думать о какой-то договоренности и подкупе.

Удача может влиять — это и дуракам известно, но с одной лишь удачей, без таланта, артисту победить невозможно.

Мои друзья уже не смотрели на меня как раньше, и это было хорошим уроком для меня. Я понял, что артист должен уметь быть один. Потому что он на самом деле один — он ведь на сцену выходит один. Так и должно быть — ты сосредотачиваешься и должен сказать себе:

— Ты есть ты, и пусть остальные это знают. И точка!

И в Бенидорме, всякий раз, выходя на сцену, я видел Пласа де торос сверху. Впервые я видел вместе столько так аплодирующих людей. С таким неописуемым энтузиазмом! Вся Пласа де торос — тогда она только что открылась, и я думаю, уже говорил об этом, — аплодировала стоя! Незабываемо для меня и для всех, кто там был!

Сначала я вышел за третьей премией, за песню «Cada cual». И, хотя на самом деле эта премия была автору, Марио Селесу, овации были незабываемыми.

Ее я получил из рук самого мэра Бенидорма!

Я уже уходил со сцены, когда вышла певица, исполнявшая те же песни, что и я. Она лишь появилась, как ее, бедняжку, освистали как никого и никогда. Публика хотела, чтобы пел я. Они уже обращали внимание не на песню, а на ее исполнителя.

То же самое произошло, когда первой премией была удостоена песня «Llevan», которую пели Маргарита Кантеро и я. Маргарита была замечательной кубинской певицей. Насколько я помню, она была единственной не испанской финалисткой в Бенидорме на фестивале того года. Она была безумно симпатичная, очень хорошо пела, но делала это, — что в ее исполнении выглядело совершенно естественно, — с характерным ритмом, словно это была песня ее родины. И это не понравилось публике. Народ хотел слышать исполнение песни в моем очень мелодичном стиле, с длительными фальцетными нотами. Поэтому, к ее несчастью, народ выразил свое мнение протестами и неудовольствием. Пока Урибарри не объявил:

— Поет — Рафаэль! — И тут наступила такая плотная тишина, что ее можно было резать ножом.

Я исполнил песню в своей манере и сорвал невероятные овации. На этом закончились всякие протесты. Я безоговорочно победил. Я, Рафаэль! Не песня, а моя манера ее исполнения! И, хотя это была не та песня, которую хотела публика, мне, как это всегда случается в моей жизни, легко удалось сделать так, чтобы она понравилась публике.

И победила песня «Llevan»!

Я выиграл и первую премию за лучшее исполнение, которую мне вручила Марисоль! Так я познакомился с Пепойприм.11-1 — великой женщиной и великой актрисой, какой она остается и сейчас. Она полностью раскрыла все грани своего таланта. Прекрасная женщина. И признаюсь, что являюсь одним из ее больших поклонников.

Кадры вручения этой премии победителю фестиваля в Бенидорме сохранились в архивах кинохроники — они много раз были показаны в передачах, посвященных истории 60-х!

И, когда эти кадры показывают по телевизору, я всегда (несмотря на несовершенные еще технологии зарождающегося тогда телевидения) вспоминаю замечательную передачу «Это ваша жизнь» Федерико Гальо.прим.11-2

С Пласа де торос мы все пошли праздновать это событие в парк, в котором проходили фестивали раньше. И все кричали, чтобы я спел еще раз. И я пел песни, которые исполнял на фестивале, и, видя энтузиазм публики, и другие свои песни.

Я пел и пел, пока Пако не решил, что уже достаточно. Он вытащил меня из толпы, и мы пошли в отель.

Там мы собрали чемоданы и на автобусе отправились в Мадрид.

Но я уже был не тем, кем приехал сюда. Я возвращался уже совсем другим человеком, совершенно изменившимся. Я возвращался личностью. Я это заметил не без определенной доли грусти, которая была глубоко во мне.

Правда, здесь, в Бенидорме, мне все удалось довольно легко, словно мне все это поднесли на блюдечке. Во многом своим преобразованием я обязан своим друзьям. Та зависть ко мне только за то, что я победил, была мне совершенно непонятна. Возможно, потому, что я был еще слишком наивным. Для честного юноши, которым я был, это стало большим ударом. И хорошим уроком.

Из всех участников только Маргарита поздравила меня. Правда, без большого энтузиазма, что было понятно в тех обстоятельствах. Но ведь другие даже и этого не сделали!

Мы встретились с Маргаритой уже много лет спустя. Она работала в одном из концертных залов в Мюнхене, в Германии. Я же приехал в этот город, чтобы принять участие в самом важном в то время концерте Европы. Речь шла о большом празднике в честь немецкого журнала «Бюнте», где ваш покорный слуга работал рука об руку (вы только представьте себе!) с самой Ширли Бэсси. Я узнал, что Маргарита была там, и пошел навестить ее. Мы оба очень обрадовались этой встрече, едва вспомнив Бенидорм.

Если честно, то в процессе совместной работы нам с Бэсси так и не удалось наладить хорошие отношения.

Наши встречи в лифтах отеля в Мюнхене были достойны кинематографа. Как и положено по правилам хорошего тона, спонсоры концерта представили нас друг другу, но, встречаясь потом, например, в лифте отеля, мы ограничивались, как ни в чем не бывало, ничего не значащими фразами, словно и не знали друг друга. Оба смотрели на двери лифта, словно на них проецировали фильм. Когда же не замечать друг друга было невозможно, мы были взаимно вежливы. Однако, не подавая виду, а только улыбаясь, сердечно ненавидели друг друга.

И тем не менее, Ширли Бэсси — одна из тех артисток, которыми я больше всего восхищаюсь.

А почему — я и сам толком не знаю.

После фестиваля в Бенидорме я еще не объехал весь мир, но зато — всю Испанию.

Этот опыт был ужасным. Нет, что касается выступлений — все было замечательно, были очень хорошие отзывы в прессе. Но с экономической точки зрения — просто катастрофа. Настоящая катастрофа. Но что тут поделать!

Как бы там ни было, я очень многому научился.

Я прошел через ситуации, которые научили меня оценивать не только артистический мир, но и моральную величину многих его представителей.

Во всяком случае, перед гастролями, о которых я только что упомянул, окрестив их «Турне голода», произошло много событий. Некоторые из них сыграли решающую роль как в моей жизни, так и в моей карьере. Или наоборот — так я это ощущаю.

В любом случае, решающих для моего будущего.