В Париже был испанский танцовщик, Вальдо, уже ушедший на пенсию, большой друг маэстро Гордильо, который, услышав один из моих дисков, передал его владельцу фирмы звукозаписи «Барклай», Эдди Барклаю. Тот сразу же заинтересовался моим голосом. Так я ему, должно быть, понравился или произвел на него впечатление, что он настоял на том, чтобы встретиться со мной.

Эдди Барклай хотел меня видеть!

Он поручил Вальдо найти меня, и тот связался с Гордильо.

Удача снова улыбнулась мне.

Улыбнулась... относительно, поскольку контракт с фирмой «Филипс» связывал меня по рукам и ногам на довольно продолжительный срок. Но, похоже, Барклая это не особо волновало.

В мире французской дискографии его фирма была самой весомой. Такие известные на тот момент имена как Шарль Азнавур, Жильбер Беко, Энрико Масиас, Жак Брель, Далида и многие другие были связаны именно с ним...

Сначала я подумал, что его интерес ко мне не имел каких-либо причин для скорых последствий, прежде всего потому, что Эдди Барклай представлял для меня в тот момент, с точки зрения дискографии, мир, удаленный на миллионы километров. Я не переставал переваривать эту историю. Слишком уж большим было свалившееся на дом бедняка счастье.

Поэтому несложно было представить мое огромное удивление, когда я узнал, что сеньор Барклай прислал два билета на самолет Мадрид — Париж для меня и маэстро Гордильо. И сам маэстро сказал, что будет сопровождать меня, ибо, поскольку речь шла о таком важном деле, он хотел быть рядом со мной, дабы заниматься этим лично. Что указывало на особую важность мероприятия, поскольку Маэстро обычно не занимался несерьезными делами.

Сначала все мне казалось невероятным. Не могу сказать, что мечты воплотились в реальность, поскольку они даже не были в числе моих самых заветных мечтаний.

Одно дело иметь твердое желание как можно скорее, с благоволения судьбы, выступить в «Олимпии», и совсем другое, когда владелец «Барклай» присылает тебе билет на самолет для встречи с ним.

Не думаю, что я рассказал кому-нибудь об этом, но перед поездкой подумал, что был прав, сказав Лоуренсу об «Олимпии». Этого еще не случилось, но уже начало осуществляться. Это был лишь вопрос времени. Небольшого. Но вы знаете мою нетерпеливость.

Мы прибыли в Париж, и Барклай пригласил нас пообедать.

Я произвел на него очень хорошее впечатление.

Он увидел во мне весьма положительного, очень приятного и открытого парня. К счастью, и в отличие от того кинопродюсера, о котором я вам говорил, он не нашел во мне ничего отталкивающего. Как раз наоборот.

Как я смог понять, Эдди Барклай увидел во мне человека большой жизненной силы, и очень приятного в общении. С особым шармом, как говорят французы. Жизнерадостного парня. С улыбкой, которая производила очень хорошее впечатление. «У этого Рафаэля есть все для того, чтобы победить. Достаточно одной лишь улыбки! И, кроме того, он так поет», — должно быть, подумал знаменитый сеньор Барклай.

Он не видел моих выступлений, однако мой голос ему нравился, и этого, в общем, было достаточно для записи диска. Но Барклаю, большому знатоку рынка дискографии, не хватало еще чего-то — моей улыбки. Увидеть меня улыбающимся.

Обложка диска должна притягивать взгляд. У Эдди Барклая уже был мой голос. Для такого эксперта по маркетингу, как он, — это я осознаю сейчас благодаря всему моему опыту, но тогда это было чисто интуитивно, — оставалось связать все воедино.

После нашей парижской встречи он получил то, чего ему не хватало для осуществления идеи о продвижении диска, — мою улыбку.

Мою улыбку, чтобы поместить ее на обложке.

Я вернулся из Парижа, охваченный ожиданиями.

Однако надо мной, как и над маэстро Гордильо, тяжким грузом висел действующий контракт с компанией «Филипс».

И этот груз становился еще тяжелее оттого, что, несмотря на постоянные скандалы маэстро по поводу слабой рекламы моих песен, они и пальцем не шевелили для того, чтобы что-то изменить.

Я все должен был делать сам.

Это еще одна из констант моей жизни. Я ничего не должен никому, ни одной из звукозаписывающих компаний, ни одному из продюсеров.

Я должен был зарабатывать все сам, чтобы показать им, во-первых, кто я, кем был, кем буду, и потом все остальное.

Мне никогда и никто не говорил: «Вот, малыш, в твоем полном распоряжении несколько миллионов для того, чтобы ты стал бомбой».

Нет. Я всегда должен был все добывать исключительно в поте лица своего.

Несмотря на все свое влияние и связи, престиж и постоянные перебранки с руководством фирмы звукозаписи, маэстро Гордильо не удавалось добиться того, чтобы «Филипс» сделала хотя бы шаг, или выложила хотя бы 5 песет на мою рекламу.

Ни моя победа на фестивале в Бенидорме, ни даже то, что я выпустил уже четыре диска, не заставило их пошевелиться. Они не делали ничего. Все должен был делать я сам. Я ходил на телевидение. Посещал своих друзей на радио. Надоедал им. В общем, ходил, куда только можно было. Все должен был делать сам. Если бы не это, то все было бы безрезультатно. Маэстро Гордильо сокрушался. Я еще больше.

Единственным результатом этих многочисленных встреч были хорошие слова. Они обещали мне золотые горы и Луну с неба, но все это оставалось лишь пустыми обещаниями.

Именно эта ситуация поспособствовала нашей поездке в Париж, куда меня пригласил Эдди Барклай, и, как я только что сказал, мы выполнили его просьбу и все для меня сложилось очень хорошо.

Мы абсолютно не скрывали от него сложившуюся ситуацию, и он попросил нас выслать ему копию контракта с «Филипс», так как хотел его тщательно изучить. Каков же был его интерес!

Контракт ему был послан, а мы, за свой счет, получили консультацию одного мадридского адвоката. Это был тогдашний шеф моего нынешнего адвоката и главный герой путаницы, чуть не разрушившей мою карьеру, которая благодаря «усердию» легкомысленных владельцев «Филипса» так тогда и не началась.

Результат консультации был очень обнадеживающим. Изучив документ, вышеупомянутый адвокат посоветовал нам разорвать контракт. Самое страшное, что могло произойти, состояло в том, что в течение четырех или пяти лет Рафаэль должен был записывать для «Филипса» свои песни в качестве компенсации за разрыв контракта. Кроме того, нас обязывали выплатить определенную сумму за односторонний разрыв контракта.

В принципе, это были хорошие новости.

Впоследствии что-то очень похожее сей славный законник мне посоветовал вновь — и решение последовать его совету стоило мне буквально миллиона и вразумило на то, чтобы никогда больше не доверять его советам.

Моего адвоката звали Доротео Лопес Ройо, и каждый раз, когда я думаю, что в деле с «Филипс» мы были в шаге от того, чтобы внять его совету, меня бросает в дрожь. К счастью, в том случае нам не пришлось последовать его советам, лишь потому, что Барклай опередил нас и сделал то, что должен был сделать.

Сразу же было решено записываться у него. У меня еще не было повода не доверять Лопесу Ройо, который, в конце концов, был руководителем одной из лучших адвокатских контор Испании, и, повторюсь, ни один из нас даже представить себе не мог того, что произойдет спустя несколько лет.

Тогда нашу историю стали писать другие, и я вернулся в Париж. На этот раз с Пако Гордильо.

Я возвратился в Париж, где должен был записывать для фирмы «Барклай» диск под названием «Tu conciencia», имевший большой успех. Тогда я еще продолжал использовать сонорный кастильский «ce». Не забывайте, что я тогда еще не контактировал с моей родной Андалусией, и что научился говорить почти в самом центре Мадрида. «Мадрис», для примера. Я еще не произносил все через «s» и еще говорил «corazón», а не «corasón», как говорю уже долгое время. Самой большой новостью, которую приготовил для нас Эдди Барклай, было то, что он, изучив контракт с «Филипс», просто-напросто выкупил его — ни много ни мало. Вот так все просто.

Как звучит. Эдди Барклай настолько верил в меня, что выкупил мою свободу у «Филипс»! В это трудно было поверить, настолько это было замечательно.

Для юнца, которым я все еще был, это было просто невероятно. Я чувствовал себя в неоплатном долгу, ни больше ни меньше, перед студией звукозаписи «Барклай», которая рассчитывала на меня и хотела поместить имя Рафаэль рядом с такими именами, как Беко, Брель, Азнавур, Далида и другие, настолько, что выкупила контракт у всемогущей «Филипс».

Больше не было никакого страха. Я был свободным. Мы с Пако вдвоем были в Париже, и у нас было еще много дней впереди.

Это было время, которое я буду помнить всю мою жизнь. Все мое отрочество было прожито как во сне. Первый флирт с девушками, которые не говорили на моем языке, что, впрочем, не имело значения. Встречаться с одной девушкой, пытаться полюбить ее, бросить, чтобы подцепить другую. Почти не располагать, к сожалению, временем, дабы заниматься чем-то, чем может заниматься молодежь, которой «не повезло так, как мне». В этой последней фразе читатель, если захочет, может найти всю иронию и даже сарказм. И будет прав. Можно было бы многое сказать по этому поводу. Но просто не хватает слов!

В течение месяца мы жили в очаровательной гостинице «Мон-жоли» на Монмартре, в самом центре Пигаль. И все было бы замечательно, если бы не ужасный холод! Такого холода, как тогда в Париже, не было даже в России.

Это было чудесное время. Но было ужасно холодно.

В ту зиму в Париже было как-то особенно холодно! Нужно ощутить этот холод на собственной шкуре, чтобы представить себе, что такое возможно в самом сердце Франции, в Париже.

На таком холоде даже если ввернешь крепкое словцо, то никто и не разозлится: «Черт бы побрал этот холод в городе на Сене!» Тот год действительно заморозил все и вся.

На двоих, на пребывание в Париже, у нас было буквально несколько песет. Можно сказать, что мы были похожи на две свечи с очень короткими фитилями.

От гостиницы и до фирмы звукозаписи мы шли пешком до проспекта Оче, 9 и возвращались тем же видом транспорта. Иногда, скорее из-за холода, а не потому что могли себе позволить, мы ехали на метро.

Два человека с невероятной внутренней жизнью, два друга с бесконечным множеством планов в голове, полагаясь на волю своих ног, бродили по улицам Монмартра.

Случалось, что, иногда по необходимости, иногда из чистого удовольствия, мы совершали большие прогулки. Тебя ожидали сотни лестниц, спусков, невероятных, причудливо поднимающихся или опускающихся, призывно зовущих подняться и увидеть то, что наверху, гарантируя, что не будешь разочарован, или спуститься, чтобы насладиться тем, что может ждать тебя у подножия лестницы или склона. Но, скажу я вам, спускаться намного приятнее, хотя этот чертов холод пронизывал по самое не могу!

В Париже мы с Пако и на ходу и стоя начали всерьез планировать будущее и строить более чем конкретные планы по поводу его практического воплощения сразу же по возвращению в Мадрид. Мы планировали большое выступление, которое собирались устроить как можно быстрее.

Иногда я спрашиваю себя, было ли бы все так же, если бы не было Монмартра, Пигаль, и без мечтаний о той же «Олимпии»? Я не очень уверен в ответе.

Я с головой погрузился в разработку декораций, представляя себе свет, цвета, хореографию, как соединить песни с элементами танца, какие использовать фотографии для афиш и программок, какие буквы, их цвет, размеры, чернила для печати, и т.д.

Однако ноги всегда приводили нас к «Олимпии».

Всякий раз, созерцая огромную афишу Далиды, я говорил себе: «Скоро на этом фасаде будет висеть фотография Рафаэля, на фасаде, который так много значит как для публики всего мира, так и для великих артистов».

Об этом я говорил Пако, который, как всегда, верил в это даже больше, чем я сам. «Скоро всю эту стену займет твоя фотография», — говорил мне он. Мы вдвоем (втроем, если считать еще Рафаэля внутри меня, который придавал мне сил) были абсолютно уверены, что все будет именно так, поэтому больше планировали, чем мечтали.

И все исполнилось.

Урок, который преподал мне Пако в самом начале моей карьеры, невозможно оплатить никакими деньгами.

Например, однажды, — не помню, о ком из великих шла речь, — я с восхищением воскликнул: «Нужно посмотреть, какой он великий!» Пако посмотрел на меня, как на глупца, и почти закричал: «А чего ты хотел, малыш! А может ли он каждый вечер поднимать на ноги публику, как ты это делал множество раз?»

Иногда, когда холод становился совсем невыносимым, мы оставались в комнате нашей прекрасной маленькой гостиницы и обсуждали, как будут выглядеть афиши, каким будет текст, и кто их будет изготавливать. Сейчас мы вряд ли смогли бы нарисовать эту картинку. Мы строили будущее, кирпичик за кирпичиком, как Сакр Кер, мимо которого мы каждый день проходили.

Хотя всегда случаются события, которые способны улучшить вкус самого безвкусного блюда. Как случай, о котором я собираюсь рассказать как смогу, если смех позволит мне это сделать.

В отеле как раз над нами жили две довольно несимпатичные девушки.

Они были примерно возраста Пако. Обычно мы встречались с ними на лестнице, а иногда в небольшом холле гостиницы. Иногда нет. В любом случае, слишком часто, чтобы назвать эти встречи, как говорится... случайными. Да, да, случайными!..

В один прекрасный день, один из многих, которые мы проводили, часами сидя взаперти в номере, планируя будущее и обсуждая все, что приходило в голову, в конце концов наступил момент, когда наше заточение стало уже невыносимым. Мы нахлобучили пальто и вышли, готовые лицом к лицу встретиться с проклятым холодом, решив прогуляться по Пигаль, даже если бы у нас замерзли ноги.

На лестничной площадке мы пересеклись с соседками сверху. На том этапе моей жизни мое знание французского языка ограничивалось довольно беглыми: Merci beaucoup (спасибо), Bon soir (добрый вечер), Merci bien (большое спасибо), La clef de ma chambre, s’il vous plaît (ключ от моей комнаты, пожалуйста) — в общем, раз-два и обчелся. Позже, когда у меня появилась секретарша, француженка Доминик, я научился еще кое-чему. У Пако получалось лучше или он просто делал вид, не знаю. Дело в том, что они обратились к нам и, хотя я не понял ни слова, сделал вид, что прекрасно их понял.

Я интуитивно чувствую, как говорится, где пахнет жареным, и понимаю это на всех языках Земли. Что касается интуиции, то здесь я полиглот.

Кроме того, тогда я уже читал мысли Пако.

После ничего не значившей болтовни, как я думал, наши соседки ушли вниз по лестнице, заливаясь неестественным смехом. По правде говоря, довольно глупым. С девушками я тогда знаком еще не был.

— Ну, что. Каковы планы?

— Черт возьми, малыш, и ты говоришь, что ты не в ладах с французским! Они пригласили нас на маленький праздник к себе.

— И ты согласился…

— Не делай такое лицо! Я подумал, что нам не помешает немного развлечься. Проветрить мозги. И, кроме того, при нашем финансовом положении неблагоразумно отказываться от дармового угощения.

В назначенный час мы стучались в дверь наших гостеприимных хозяек. После взаимных приветствий одна из девушек устроилась рядом и заговорила со мной, скорее против меня, ибо я едва мог понимать ее пулеметную трескотню. Я решил, что она приглашает меня сесть на диван, потому что, ни на секунду не прекращая тараторить, при этом очень мило улыбаясь, села рядом со мной.

Они приготовили закуски, кроме того, у них на кофейном столике стояли еще две или три бутылки. Одна была бутылка джина. Пока жив, я этого не забуду.

Другая девушка поставила пластинку, и они с Пако стали танцевать.

Я остался сидеть на диване, спрашивая себя, какого черта я там делаю, рядом с девушкой, с которой не мог ни поговорить, ни потанцевать. Мне не нравится просто танцевать. У меня даже не было желания что-нибудь попробовать, поскольку я хотел сбросить пару лишних килограмм, накопившихся, несмотря на наше скудное питание.

Вдруг моя подружка протянула мне наполненный до краев стакан, содержимое которого я одним махом влил в себя, словно воду.

Но это была не вода.

Это был джин, и я почувствовал, как он обжег меня от горла до кончиков пальцев на ногах. Но я решил не подавать вида. Видя мое оцепенение, девушка, которая не прекращала говорить, совершенно не обращая внимания на то, понимаю я ее или нет, как только я поставил пустой стакан на стол, тут же наполнила его снова. До краев. Я, закусив удила, отчасти из-за отсутствия опыта, хлопнул еще один стакан джина.

И так несколько раз.

Она снова и снова наполняла стакан, а я с серьезным видом опустошал его. Все что угодно, лишь бы не упасть в грязь лицом.

Пока, наконец, Пако, несмотря на то, что был занят своей парой, не заметил, что со мной происходит что-то странное, и не подошел ко мне, дабы поинтересоваться моим состоянием: «В чем дело, малыш? Тебе скучно? Давай, забудь обо всем и встряхнись немного! Разве ты не видишь, какой замечательный праздник нам устроили эти красотки? Ты слишком много думаешь...»

Оставаясь совершенно серьезным для окружающих, не пошевелив ни единым мускулом, разве только для того, чтобы одним глотком осушить очередной стакан, который моя подружка наполняла, словно автомат, я невозмутимо вливал их в себя. А она, треща без умолку, рада была стараться!

Если бы в том состоянии я мог думать, то подумал бы, что она была либо дурой, либо хотела напоить меня, либо то и другое одновременно. Я начинал чувствовать себя ужасно, но и виду не подал.

Пако, в конце концов, поняв, слава Богу, что все происходящее со мной не имеет ничего общего со скукой, подхватил меня под локоть и поставил на ноги.

Я держался героически, стараясь изо всех сил скрыть и не выдать внешне своего катастрофически ужасного состояния.

До сих пор не знаю как, но мне удалось сохранять вертикальное положение, ни на мгновение не потеряв равновесия. Мне даже удалось произнести «бон суар» и «мерси» так, что язык не выдал меня.

Наконец, извинившись перед девушками, мы ушли в свою комнату.

А они, бедняжки, остались с носом и без женихов.

Я спустился по лестнице прямой, как палка, словно робот, благо ступенек было немного, и остановился у дверей своего номера.

Пако открыл дверь, и я, лишь переступив порог, услышав, как захлопнулась за спиной дверь, словно мешок свалился лицом вниз. Во весь рост, прямо на пол, словно подрубленное дерево.

Мама родная, как же мне было плохо! Всю ночь меня рвало, и в течение почти сорока восьми часов я испытывал ужасную головную боль!

А поскольку мы были в Париже, то я стал подумывать о гильотине, дабы разом покончить с этими ужасными страданиями. Кошмар!

Теперь всякий раз, когда я вспоминаю себя в образе куклы из Музея Восковых фигур и представляю себе другую, наполняющую стаканы, которые я невозмутимо опустошал одним глотком, то умираю от смеха.

Там, в том квартале я спланировал свою карьеру. Шаг за шагом я моделировал все, что должен был сделать и кем стать, начертав свой путь, сбить с которого меня не должно было ничто и никто.

В моей голове уже запечатлелось мое будущее. Я запланировал его на Пигаль.

Я никогда не забуду то пребывание в Париже.

Потом я много раз возвращался сюда, объезжая этот квартал в элегантных автомобилях, ужинал в Паташо, но это уже все не то. Когда я брожу по этим улицам, то вновь вижу себя в клетчатом пальто, дрожащим от жуткого холода, без гроша в кармане, но с грандиозными планами в голове... Чувствую озноб, похожий скорее на удовольствие, чем на досаду. Мать моя, как же все меняется!

Есть в мире места, которые, кажется, созданы для подобных мечтателей без гроша в кармане.

Однако во время нашего пребывания в Париже, кроме нужды, были и другие проблемы. Артдиректоры фирмы «Барклай» никак не могли определиться с форматом моего стиля. Они не понимали, чего я хочу и к чему стремлюсь.

Конечно, в той моей записи, которую им довелось прослушать, я пел твист, и они настаивали, чтобы я придерживался этого направления. Но это было не мое. И одному Богу известно, чего мне стоило вывернуть наизнанку этот чулок.

В конце концов я, буквально на одном дыхании, записал четыре песни Мануэля Алехандро: «Tu conciencia», «Alta costura», «Precisamente tu» и «Me dirás», что привело их в совершенное изумление. Поскольку все их звезды записывали полпесни сегодня, четверть на следующий вечер, растягивая таким образом процесс на целый месяц.

По правде говоря, в студии было ужасно холодно!

Но еще хуже было на улице. Черт бы побрал эти парижские зимы!

Несмотря на это, покончив с записью, мы остались еще на несколько дней. Чтобы мечтать, мечтать, мечтать. И строить планы.

Со стороны агентства Бермудеса я вновь получил то же предложение — вернуться туда, куда мне не хотелось возвращаться. Я лишь спросил себя: «Они не учитывают моих пожеланий? Как им еще объяснить, к чему я стремлюсь? Неужели никто не понимает меня? Я другой, ради Бога, другой! Я нуждаюсь в вещах, в которых, может быть, не нуждаются остальные, но которые для меня жизненно необходимы. Я не «остальные». Я это я! Почему они настаивают, если знают, что я не уступлю? Боже, неужели нет способа вложить это в их головы?»

Несмотря на мучительное отчаяние из-за отсутствия ответов на многочисленные вопросы, которые я задавал себе, я должен был идти своим путем. Вера в себя придавала мне сил. Нужно было продолжать говорить «нет», столько, сколько потребовалось бы. Вдруг, в конце концов, кто-нибудь поймет, чего я хочу для себя, для карьеры и своей жизни.

И я вновь был вынужден затянуть пояс.

Конечно, никто не мог отнять у меня желания строить планы. Ни у меня, ни у Пако Гордильо. Мы даже тщательно планировали большой концерт в Мадриде.

Опять сказка о молочнице.

Но однажды вечером позвонила Мари Кармен. Бермудес велел разыскать нас, во что бы то ни стало, поскольку мы срочно ему понадобились в Мадриде. Без каких-либо объяснений.

Она только сказала, что приказ был довольно жестким: «Рафаэль — первым же самолетом в Барахас!»

Мы вернулись на следующий день.

Домой. Без гроша в кармане. Почти еще меньше, чем у нас было с собой. Какое к черту почти! Без единой песеты! Но неимоверно гордые, что записались в Париже у Барклая.

Мы вернулись в солнечный и звездный Мадрид с диском в руках, и свободными от контракта с «Филипс».

С нами был весь мир и бесценная свобода. И лучшие в мире планы, хранящиеся в записной книжке, полной заметок, рисунков, набросков…

Это был не последний раз, когда одна звукозаписывающая компания выкупала меня у другой.

Я — как футболисты.

Хорошие, разумеется.

А сейчас, без долгих предисловий, целую главу я посвящу человеку, который занимает особое место в моей истории.

Я расскажу об этом так, как это прожил.

Даты не важны. Даты всего лишь отправные точки. Мы — вот, что имеет значение, то, как мы проживаем время. Делаем время.

То, о чем я собираюсь вам рассказать, произошло перед моей поездкой в Париж.

Или, может быть, после…

Я приглашаю вас перевернуть страницу и вместе со мной познакомиться с Монтсе.