Накануне дня «Д» Наталия, Агустин, Маруха и я в сопровождении их близкой подруги Исабель Арангурен отправились в Париж.

Но до этого мне, по натуре такому осмотрительному, пришлось пережить сугубо личное приключение, которое не могло выпасть на долю никому другому. Этого мне только не хватало! Было решено, что в Барахас я оправлюсь прямо из офиса, но мы не учли преданности толпы, которая уже преследовала меня повсюду. Поклонники, журналисты и обычные люди образовали преторианскую стражу, которая с самого утра неотступно следовала за мной.

Я воспринимал их как часть пейзажа, поскольку видел каждый день, выходя из дома. Они провожали меня до дверей офиса и оставались ждать, пока я снова не выйду. Этот день был самым обычным, когда я был в Мадриде на улице Педро Мугуруса 8, где находился тогда мой офис. Они, как всегда, следовали за мной и остались ждать возле выхода. С той лишь разницей, что этот день должен был быть другим, но даже я этого не знал. Почему?

Я ужасно нервничал, не зная, как мне выйти незамеченным. Я сидел в своем кабинете с видом побежденного. Мой брат Пако спросил меня:

— Ну, а сейчас-то что у тебя за проблемы?

— Все дерьмово, Пако, понимаешь, мы в полном дерьме! Как, черт побери, я отсюда выйду так, чтобы те, снаружи, не устроили заваруху.

Он посмотрел на меня, словно на самого большого придурка на свете и, покачав головой, словно не веря в мою глупость, ответил:

— Через гараж. Через гараж, который выходит на другую сторону.

Подумать только, проработать в офисе уже десять лет и не знать, что там имелся гараж!

— Какой еще к черту гараж!

— Который ты имеешь в своем распоряжении с тех самых пор, как купил это помещение. И через который мы выйдем так, что никто нас не заметит. Мы оставим зажженным свет в кабинете, и пока твой эскорт поймет, что к чему, ты уже будешь лететь в Париж. Как тебе это?

— Не знаю я никакого гаража! — ответил я и стал ожидать подходящего времени для бегства.

На автостоянке в Барахасе мы ждали, не выходя из машин, пока управляющий семейства Фигероа и наш хороший друг Сантъяго Кастро не оформит все необходимые документы. Как только мы получили билеты, мы покинули машины и направились к посадочным воротам. Все шло хорошо до тех пор, пока одна из продавщиц газетного киоска не закричала:

— Смотрите! Смотрите! Рафаэль и Наталия! — Мы были раскрыты. Не оглядываясь, мы быстро прошли к самолету.

В Париж прибыли без каких-либо приключений. Там нас ждала Хуана Биарнес. Она рассказала нам о большой неприятности, которая произошла накануне. Она должна была привезти платье для невесты. Но багаж… пропал. Что только не передумала бедная Хуана за те долгие часы, пока багаж наконец не появился в багажном терминале аэропорта!

Ночь мы провели в Париже, а на следующий день вылетели в Венецию.

Учитывая тот факт, что наши родители не были знакомы друг с другом, мы представили их друг другу за ужином, который проходил в тесном кругу в ресторане «Фенис», расположенном рядом с прекрасным театром, как раз накануне свадьбы.

На следующий день, когда Наталия находилась в парикмахерской отеля, пришла Хуана Биарнес и буквально криком возвестила о том, что видела в вестибюле Яле.

Яле как настоящий профессионал, верный своему слову, настроился отпраздновать «серебряную свадьбу» своей профессиональной деятельности репортажем о нашей свадьбе. Я порадовался за него. Это была его обязанность. Каждому свое. Мне — ничего не говорить о свадьбе, а ему — узнать о времени ее празднования.

По поводу всего происходящего, Наталия решила оказать честь его преданности и приняла все необходимые меры, чтобы именно его газета «АВС» первой сообщила эту новость.

Естественно, что приезд стольких красивых и элегантных людей, прогуливающихся пешком и на гондолах, окончательно убедили всех туристов, что Венеция в очередной раз стала сценой для съемок какого-то суперпродукта. А тем временем начали появляться немногие удачливые журналисты. Это меня тоже порадовало. Все-таки они молодцы.

Сама церемония бракосочетания была настолько торжественной и волнительной, что запомнилась мне, словно все происходило в тумане. Это одно из самых прекрасных и волнующих воспоминаний, сохранившихся в моей душе. Воспоминание, состоящее из впечатлений, чувств и образов. Все покрытое дымкой, которая, думаю, никогда уже не рассеется.

На второй день около шести часов утра, на отельном катере нас доставили в аэропорт, где мы столкнулись с множеством фотографов, спешно прибывших из Испании, чтобы сделать свои фоторепортажи. Поскольку мы все были очень уставшими, то на всем пути им не удалось сделать ни единой фотографии. У них просто не было сил на это.

По прибытию в Рим, мы с Наталией оторвались от группы и позавтракали в «Виа Венето», напротив отеля «Эксельсиор», где мы обычно останавливаемся. Впереди нас ждали Нью-Йорк, Лас-Вегас и Гавайи.

Прошли 15 дней.

Следующее мое выступление проходило в «Гальо Рохо» в Аликанте.

Я очень волновался. Ведь речь шла о моем первом после свадьбы концерте. С моей точки зрения, всегда так зависимой от публики, меня очень пугала мысль, что мое бракосочетание может изменить ее отношение ко мне. Появились даже заявления некоторых фанклубов, гласящие: «Женатого, мы тебя не любим».

После успеха моего нового появления спустя месяц после свадьбы все мои страхи оказались совершенно беспочвенными.

Моя публика была со мной!

Я прекрасно осознаю, что в то, о чем я собираюсь рассказать далее, трудно поверить людям, не пережившим этого вместе со мной. Но это случилось, и я рассказываю. Уверяю вас, что вполне могу понять ваш скептицизм. Со мною было то же самое. Наверное, не одному из моих молодых читателей будет трудно понять это, поскольку история коренным образом изменилась с середины семидесятых. Сильно изменилась, и гораздо быстрее, чем можно было ожидать.

Я был очень популярен в Советском Союзе, потому что дублированная на русский язык версия «Пусть говорят» прошла буквально на ура. Я не преувеличиваю.

Кино сделало меня невероятно популярным. Люди знали наизусть песни и даже диалоги из моих фильмов. Но я все еще не бывал там.

Переговоры о моей первой поездке в Советский Союз длились более трех лет. В те времена не существовало дипломатических отношений с Испанией, и было весьма затруднительно прийти к соглашению с Госконцертом, который являлся официальной организацией, занимающейся исключительно контрактами с иностранными артистами. Мое пребывание в Лас-Вегасе, взаимоотношения с Наталией, — все эти события, столь важные в моей жизни, — произошли во время всей этой бюрократической волокиты и улаживания формальностей с советской стороной. Я уже успел побывать на самом, как мне тогда казалось, краю света — в Японии. Но с тем японским турне всё решилось настолько эффективно и настолько быстро, что проблемы с поездкой в Россию уже начинали меня раздражать. Но, как бы то ни было, я должен был со своим испанским паспортом выехать в Париж и там сдать его в посольство, где, в свою очередь, мне выдавалось особое разрешение на въезд в Советский Союз. Разрешение, которое сразу же по окончании гастролей я должен был сдать обратно в Париже для того, чтобы получить назад свой паспорт, в котором, естественно, не было никаких печатей, ни малейшего намека на то, что я пересекал «Железный занавес».

Так что, официально, я в России не бывал. Довольно глупо, поскольку сообщения во всех средствах массовой информации появлялись постоянно, и меня можно было видеть посреди Красной Площади, перед Кремлем, позирующим на фоне парадных подъездов музеев и театров в Москве, Санкт-Петербурге, Киеве, Минске…

Мы потеряли много времени, но в результате были вознаграждены за столь долгое ожидание. Восторг и преклонение передо мною были неописуемы. Благодаря моим фильмам и дискам, я уже был значительной фигурой для этого великого народа, к которому отнесся со всей нежностью, на которую только был способен. В России я пользуюсь громадным уважением. Мое первое прибытие в аэропорт Москвы представляло собою взрыв народного ликования, на тот момент для меня непонятного. Крики «Рафаэль! Рафаэль!» и тысячи букетов. И то же самое в гостинице «Метрополь», вход в которую был разрешен только иностранцам. Это непреодолимая граница для тех людей, которые ожидали меня и которые толпились под балконами моего люкса в надежде, что я покажусь, перенося непереносимые московские температуры. Или тогдашнего Ленинграда. Это было и в оперном театре, где я дебютировал в столь необычной для себя манере.

Там не было ни криков, ни поклонников. Никто не падал в обморок. А я к этому не привык. Такое поведение публики меня обескуражило. Меня слушали в глубоком молчании и аплодировали, лишь когда песня заканчивалась. Ну и, конечно, по окончании концерта — апофеоз. Сейчас они изменились. Так же, как и во всех остальных странах, начинают аплодировать во время песен, которые им нравятся, или когда узнают припев, осыпая сцену цветами.

То, что я сейчас расскажу, повторяю, может показаться вам безумием или огромным преувеличением. Вам следует исходить из того, что это — нечто абсолютно из ряда вон выходящее, и того, что происходило со мной в России, не случалось больше ни в одной стране мира. И, думаю, не повторится никогда. Только те, кто переживал это вместе со мною (мои музыканты, Хуана Биарнес, Пако Гордильо), могут всё подтвердить. Не считая, конечно, тех миллионов людей, что были моими поклонниками.

Истории бесчисленны и подчас невероятны. И «со сдвигом по фазе». Не забывайте, что в те годы Советский Союз был для Испании «запретной зоной». Иным миром. И в том мире, где, как сказала мне министр культуры, «неприемлем культ индивидуализма», мои фотографии продавались у входа в метро. И у дверей гостиницы или театра ко мне подходили люди — городские или сельские жители — и говорили: «Я сменил имя моему ребенку. Теперь его зовут Рафаэль». Присылали мне тысячи писем, и рассказывали, что «раньше наша жизнь была такой пустой, но теперь мы научились молиться и верить в Бога». Письма на почти безупречном кастильском языке, потому что «я его выучил, чтобы понимать твои песни». И ждали у входа в театр, чтобы сказать мне, что нынче вечером я ошибся: вместо «barca» (лодка) спел «bote» (шлюпка) в песне «Акварели реки».

Да будет известно, что я об этом рассказываю, потому что не могу не рассказывать, потому что так всё и было. Так и есть.

Когда я приехал в Москву, через несколько дней после моего сказочного пребывания в Ленинграде, то обнаружил под балконами моего люкса в «Метрополе» целую толпу с цветами в руках. «Метрополь» находится на огромной площади, напротив Большого Театра, неподалеку от Красной Площади.

Люди, заполонившие площадь, смотрели на мои балконы. А я не понимал толком, что происходит. В это время ко мне зашел Хавьер Флета, приехавший в Советский Союз, чтобы заключить контракт с одним русским цирком для мадридского «Присе». Он обнял меня и сказал:

— С днем рождения, дружище!

Я удивился:

— А ты-то откуда знаешь?

Хавьер расхохотался в ответ:

— А откуда знают все те, которые там, на улице? Ну и заварил же ты кашу!

Я был так растроган, как нечасто случалось со мною в жизни.

А позже мне нужно было пересечь площадь, чтобы посмотреть в Большом Театре выступление детской балетной школы. Я попросил пройтись пешком. Меня сопровождали сотрудники службы безопасности. Это был незабываемый опыт. Вся эта толпа организованно расступалась, давая мне дорогу, бросая цветы и повторяя «spasiva». Что-то неописуемое и невероятное.

Как невероятно и то, что мне пришлось задувать свечи на огромном именинном торте прямо посреди Красной Площади, в окружении всех моих музыкантов.

А на следующий день во Дворце Спорта я пел перед тысячами зрителями и задувал свечи на другом торте.

Однако, помимо сферы чисто артистической, стали возникать повседневные проблемы, которые мне досаждали, и весьма. Проблемы с питанием, например.

Я ел очень мало. Русская кухня была для меня непривычна, так что питался я в основном помидорами, редиской и яйцами, сваренными вкрутую. А для восстановления сил этого было недостаточно.

Мы уже почти отчаялись, когда у моего менеджера возникла идея, которая должна была стать моим спасением. «Эйр Франс» выполняла регулярные рейсы Париж — Москва, и Пако раздобыл еду с этих самолетов.

Вот так я не умер с голоду. Правда, стоило уехать из Москвы, как «сытая жизнь» для меня закончилась. Пришлось мне снова вернуться к моим помидорам, редиске и вареным яйцам.

Моей коллекции историй обо всем, происходившем во время первых поездок в Россию, хватило бы на еще одну полноценную книгу. Не говоря уж о том, что можно было бы добавить об этой последней поездке. Когда тут всё вверх дном.

Ко времени моей второй поездки в Советский Союз я уже был женат, и моя жена приехала вместе со мной. На этот раз я решил как следует подготовиться, для чего набил чемодан банками консервов (спаржей, косидо, фрикадельками и еще этой восхитительной прибрежной фабадой, которую никогда не забуду). Но я упустил из виду одну важную деталь — советскую бюрократию. Чемодан задержали на таможне.

Я пел в Москве, Баку, Тбилиси… А чемодан мне всё не отдавали. Хотя много раз обещали вернуть. В гостинице в Ташкенте, рядом с Китаем, я позвонил своему переводчику и сказал: «Слушай, Олег, если мои продукты сегодня не прибудут, я петь отказываюсь. Я слишком слаб, чтобы петь еще один день голодным. Если вы не привезете чемодан — я не пою».

Но чемодан не приехал.

Я попросил, чтобы вызвали врача. Я прекрасно знал, что могу петь, но знал также, что когда специалист меня осмотрит, он скажет, что я этого делать не в состоянии. Горло у меня абсолютно нетипичное, с низко расположенной трахеей, несмыканием голосовых связок, и почти всегда очень красное — причем как раз когда я лучше всего пою. Но об этом знаю я. А с клинической точки зрения это совершенно ненормально. Это симптоматически «непрезентабельное» горло.

Три или четыре врача пришли меня осмотреть. Все они, вместе с моими импресарио, явились ко мне в номер. И диагноз был таков, что я не смогу петь ни в этот день, ни в последующие дни. Концерты отменили. Импресарио и переводчик были в ужасе.

Олег сказал мне:

— Так, значит, Ленинград тоже отменяется?

Я его успокоил:

— Ты позаботься о том, чтобы чемодан с моей едой ждал меня там, а я буду петь, как флейта, все семнадцать концертов.

Когда мы приехали в Ленинград, знаменитый чемодан ждал меня в отеле «Европа». Я выиграл сражение.

Моим переводчикам в разные годы (Сирожа, Олег, Саша…) я обычно дарил портативные проигрыватели, которые привозил из Испании, или свою одежду. Чем приводил их в восторг, поскольку в те времена это были вещи, которых они там не могли купить.

В Ленинграде, в ожидании отхода поезда на Москву, Олег спросил меня: «Сколько у тебя осталось денег в рублях?» Я почти ничего не потратил, поскольку здесь считали своим долгом дарить мне всё. Так что у меня оставалось еще порядочно. Наверняка я сделал удивленное лицо, потому что Олег поспешно воскликнул: «Я не для себя спрашиваю! Это для Анатолия».

Анатолий был пожилым человеком, отвечавшим за багаж и инструменты всей нашей группы. Он заботился о том, чтобы все было в порядке: о машинах, которые отвозили нас в гостиницы или в театр, гримерных и т.д.

Олег продолжал: «В тот момент, как твой поезд отправится в Москву, Анатолия отправят на пенсию. Это была его последняя работа. Она закончена. С теми деньгами, что у тебя остались в рублях, и которые ты не собираешься ни потратить, ни обменять, ты бы обеспечил его до конца жизни».

Я так и сделал.

Никогда не забуду Анатолия, с глазами, полными слез, стоящего на перроне, обнимая сумку с моим «подарком».

Больше я его никогда не видел.

Не так давно я снова побывал в России. Всё было совершенно иначе, и в то же время прекрасно. Если первый раз по вине бюрократии и политических режимов, ныне уже ставших историей, я потратил три года на то, чтобы добиться разрешения на въезд, то сейчас, спустя девятнадцать лет с момента моего последнего визита в страну под названием СССР, я приехал в страну, ставшую несколько месяцев назад — Россией.

Все очень переменилось, но я вновь встретил ту же любовь, что и в первые мои поездки. Свидетелями тому были все корреспонденты испанских средств массовой информации, аккредитованные там. На этот раз меня сопровождал мой сын Хакобо, снимавший фильм о моем пребывании в России.

Признаюсь, я боялся не встретить ни того успеха моих прежних поездок, ни той публики. Но я понял, что мы забываем гораздо быстрее, чем нас забывают. Сегодня в России к моей тогдашней публике присоединилось новое поколение — их дети. Вчерашние юноши сегодня сами стали родителями. Всё изменилось там — но только не люди. Сейчас всё заполонили «Макдоналдсы», «Бургер Кинги», реклама «Мальборо» на английском языке, сверкающие плакаты Синди Кроуфорд… Но мне больше нравилась прежняя Россия. Всё изменилось слишком стремительно, и деньги оказались распределены крайне несправедливо. «Новые русские» — абсолютное меньшинство, которое разъезжает в шикарных лимузинах и живет как нельзя лучше, — единственные, кто может устоять под натиском новых цен. Однако обычный «пеший» русский вынужден тратить целую месячную зарплату, чтобы купить один билет в театр.

Таково свидетельство тамошней публики.

Я вернулся в Россию.

Какая потрясающая встреча.

Словно время остановилось.