Главное меню

Пусть говорят

Пресса о Рафаэле

Гастроли в СССР

Книга Рафаэля

Испания

Форма входа

Поиск

Глава 5
От детства к делам. Жизнь есть сон. Фалин и открытие, с чего все началось: «Моя мать родила меня артистом»
Незадолго до того, как случилась эта трагедия — а для нас это было именно так, большая трагедия — выселение из квартиры на улице Каролинас, — произошло важнейшее в моей жизни событие.
Это был чудесный летний день, запомнившийся мне обилием солнца и света. Возможно, самый чудесный день моего детства, и без тени сомнения — самый важный.
На одном из пустырей, напротив старого кинотеатра «Метрополитано» и трамвайного депо — все это давным-давно исчезло — был установлен передвижной театр.
Это было не первое лето в моей жизни, когда я обратил внимание на этот шатер, но у меня никогда не возникало любопытства заглянуть внутрь. Вероятно, потому, что он совершенно не был похож на другие городские театры, которые я привык посещать.
Для меня в то время театр должен был выглядеть как театр — один фасад которого меня буквально завораживал, — а тот, подмостки которого были сооружены прямо напротив вагончиков, больше походил на цирк, чем на что-то другое. Мне очень трудно было представить себе, что под этим брезентом, или тентом, могли серьезно выступать Хосе Бодало или Тина Гаско. А они и были для меня в то время воплощением Театра. Они и другие. Но, как бы там ни было, а тогда это были прежде всего они.
Вопреки моему предубеждению, в тот летний вечер я все же решил пойти в театр из брезента. Едва ли в этом случае стоит говорить о решении. Это получилось непроизвольно. Меня словно кто-то подтолкнул.
Еще не осознав этого, я оказался внутри.
Никогда не пойму, почему именно в этот вечер, а не раньше. Я знаю только, что никогда не ставил под сомнение свои внутренние побуждения. Уверен, что интуиция играет в жизни важное значение, и именно она была решающей в большинстве случаев моей артистической карьеры.
Мне не только не ведомы реальные причины, которыми я руководствовался в тот день, но для еще большей таинственности скажу, что я… заплатил за билет!
Не пробрался тайком или в качестве клакера, не попросил кого-нибудь провести меня, как в другие городские театры. Я заплатил за билет. И это с моими-то финансами!
У меня были деньги для того, чтобы купить самое дешевое место, и я истратил на это все свои сбережения.
Иногда я приходил к мысли, что сделал это дабы поспособствовать, с повеления Господа, постройке нового театра. Кто знает!
Как бы там ни было, но прежде чем я все это осознал, то уже сидел на деревянной ступеньке. Это было не самое удобное место, но в те времена даже самые глупые не требовали невозможного.
Ставили «Жизнь есть сон» Кальдерона де ла Барка. Роли исполняли Хосита Эрнан и Анастасио Алеман. Думаю, что речь шла если не об основной, то об одной из трупп Театра Испании. Впрочем... что делали люди этой категории в пригороде Мадрида, да еще под брезентовыми сводами этого цирка?
Как бы то ни было, а представление началось.
До этого все было относительно нормально.
Вдруг я начал чувствовать себя странно, меня охватило некое беспокойно, словно мой желудок перевернулся, и все что я съел, подступило к самому горлу.
Беспокойство постепенно исчезало и превратилось в одно из самых приятных ощущений, которые я запомнил.
Общий свет погас (называть это светом в зале было бы чем-то из области научной фантастики), и зажегся свет на сцене.
А остальное... было, как было.
Именно там я сделал главное для себя открытие.
Прозвучали трубы ангелов, или что-то вроде этого. И повернули мою жизнь на 180 градусов. Во время просмотра представления я внезапно почувствовал, что во мне пробудилось нечто совершенно новое. Игра актеров, читающих стихи, двигающихся по сцене, плачущих и восклицающих реплики, все увиденное и услышанное настолько потрясло и взволновало меня, наполнив каким-то совершенно незнакомым мне до тех пор чувством, что у меня буквально защемило сердце. Было ощущение приятного тепла в желудке, словно кто-то слегка сжимал его, было приятно и не больно.
Я подумал, что не смогу подняться с места, поскольку мне казалось, что мой зад приклеился к этому деревянному сиденью.
Но меня это не беспокоило.
Для меня «Жизнь есть сон» могла бы длиться вечно, и я бы так и оставался там, приклеенный к этому сиденью. Приклеенный, но довольный.
Все происходящее со мной было очень сильным чувством.
Очень!
Я словно вошел одним человеком, а вышел совсем другим.
«Жизнь есть сон», Кальдерон де ла Барка, Сигизмунд, или — кто знает, что ещё — в одночасье перевернули всю мою жизнь.
Когда я вышел из передвижного театра, то все для себя уже решил.
Не отрицаю, возможно, что я несколько исказил произошедшее, поскольку нам всегда нравится приукрашивать приятные события нашего прошлого. И я даже могу допустить, что помню вещи не такими, какими они были в действительности, а такими, какими хотелось бы их видеть. Но это не уменьшает их ценности в памяти. А результат — вот он, в нас, в том, кем мы стали. Я верю в знаки. Не в сверхъестественное, а в то, что существуют способы, которыми Судьба предупреждает о том, что должно произойти. Я — человек, который твердо стоит на этой земле. Я не отношу себя к последователям спиритизма, но верю: в этом что-то есть. Или, как в таких случаях галисийцы говорят о ведьмах, я говорю о предупреждении Провидения: что-то все же есть.
После представления в этом театре, который менее всего был похож на театр, для меня уже ничего другого не существовало и не могло существовать. Поскольку мне открылось мое предназначение.
Я был рожден артистом.
Мне бы не хотелось, чтобы из-за кажущейся неопределенности этого опыта его последствия для остальной моей жизни оставались бы неясными. Все сказанное можно свести к следующему: тщедушный мальчишка, каким был я в то время, — то есть Фалин Мартос, — вошел в этот шатер, мечтая стать портным, но, услышав трубы Ангелов, вышел из него совершенно другим. Таким же тщедушным, но другим. Впервые за свою короткую жизнь понявшим, кто он и кем был.
Этот новый тщедушный мальчишка вышел, зная, что станет артистом.
Не певцом. Не танцором. Не актером. Артистом!
Поскольку те сеньоры из спектакля «Жизнь есть сон» не пели вообще. Не танцевали. Те сеньоры двигались, жестикулировали, говорили особым образом, так что для меня это звучало великолепно.
Эти высшие существа заполняли и владели пространством сцены, которая с тех пор стала для меня священной.
Сцена. Самое важное мое жизненное пространство. Самое страшное. Самое желанное.
Естественно, что в тот момент я не мог думать обо всем этом такими же словами. Я был ребенком и, следовательно, чувствовал гораздо больше, чем думал. И это не было результатом процесса мышления. Какое там!
Совершенно неосознанно!
Мое сердце кричало лишь одно слово: Артист.
Выходя с этого представления, я знал, что с этого момента должен начать работать. Работать с верой в себя, не покладая рук. Из кожи вон вылезти, лишь бы о том, что открылось мне в тот вечер, как можно скорее узнал весь мир. Я, как всегда в своей жизни, спешил. Мне уже хотелось признания! Мне хотелось, чтобы об этом знали даже камни. В двух словах это можно было бы выразить так: мальчик, родившийся в Линаресе, выросший в Мадриде, уже во чреве матери стал Артистом.
Повторяю: Артистом.
Не певцом, нет. Не знаменитостью, нет. Артистом.
Несмотря на свой возраст, я говорил Артист, вкладывая в это всю полноту значения этого слова. И продолжаю стоять на этом.
Меня коробит, когда я слышу: «Наш певец Рафаэль». Пусть лучше будет «наш Рафаэль». Пение — это только часть — важная, но не более чем моя манера говорить, жестикулировать, двигаться по сцене. Это лишь одно из проявлений моей артистической сущности.
Приведу один пример, чтобы окончательно расставить все точки над «и» и перейти к делу.
Мне до крайности неприятно, когда в официальных документах, касающихся моей профессии, на английском языке пишут: «Singer» (певец). Не понимаю, почему на английском о художниках, скульпторах и прочих принято писать: «Профессия: артист». А мне, просто потому, что пение является частью моей «артистической деятельности», пишут «Певец». Кстати, то же происходит с танцорами, которые также не артисты, а танцоры (dancers). Все остальные артисты, а я певец. Это выводит меня из себя. Я начинаю нервничать. И ничего не могу с собой поделать. Меня раздражает эта дикость. Потому что это дикость. Потому что я артист. Я рожден артистом. Горе тому, кто скажет моей матери, что я певец!
Что же касается того вечера…
Я увидел свет. Простите: конечно, мой свет.
И, конечно же, ужасно разозлился на того мальчишку, сбитого с толку сопляка, каким я был до того момента, упорствующего в своем желании стать портным. Портной! Какой еще там портной? Что за несносный ребенок со своим желанием быть портным, портным и только портным!
(При всем моем огромном уважении — это не пустые слова — к профессии, которая дала мне возможность заработать первую копейку в моей жизни.)
Как известно, я с малых лет твердо стою обеими ногами на земле, и первое, что мне пришло в голову вслед за моим озарением, — узнать, что я должен предпринять, дабы то, что уже было внутри меня, превратилось в реальность. Стало фактом.
Придя в себя после первого впечатления от такого важного открытия, или озарения — следуя призыву «небесных труб», — я принялся за работу. Я начал работать над тем, чтобы стать артистом. Немедленно. С увлечением и неудержимой поспешностью. Со свойственной мне поспешностью превратить желаемое в действительность и громко крикнуть: «Вот, наконец!» С горячим рвением, и всегда — быстрее! Быстрее! Быстрее!
Как все происходило в моей жизни. На полной скорости. Представляю, как это было утомительно для других. Не каждый может угнаться за мной. Я изматываю всех. Поскольку мне нужно все и сразу.

В тот вечер я вернулся домой совершенно другим.
Все было не так, как прежде, но мои родители, хотя и должны были это заметить, были достаточно мудры, чтобы не спрашивать. Чтобы позволить мне самому рассказать обо всем.
Они никогда не помогали мне, но и не мешали. Никогда не ставили условий, препятствий, ничего, что могло бы повлиять на способ, которым я хотел достичь желаемого. Они полностью мне доверяли. И эта вера, соединенная с моей, и с верой тех, кто входил в мою жизнь, стали впоследствии существенной частью моего успеха.
Иногда я возвращался домой под самое утро, поскольку каждый день ходил в театр. Как это делал прежде. Только теперь я это делал для того, чтобы научиться всему тому, что мне могли показать.
Мои никогда меня ни в чем не упрекали и не выказывали никакого неудовольствия. И если кто и спрашивал о чем-либо, так это мама.
Мне известно, как и сколько переживала моя мать со своей беспокойной душой, когда поняла, в чем мое призвание, и чему я собираюсь посвятить свою жизнь. Однако ей стоило огромных усилий, чтобы не показывать своей тревоги. Поэтому она если и решалась спрашивать меня о чем-либо, то делала это так, чтобы ее интерес выглядел простым любопытством, а не беспокойством. Ни тем более — вмешательством.
И когда я нашел академию, чтобы учиться пению и репетировать, они также не вмешивались. Никогда не поощряли, но и не подшучивали. Самое подходящее слово — «уважение». Уважение к моему чувству ответственности, в котором моя мать в достаточной степени уже могла убедиться. Не зря же она видела, как я брал на себя ответственность и решал проблемы, еще будучи, что называется, от горшка два вершка, когда мы жили на улице Каролинас.
Все было ясно. Я жил своей жизнью. Они давали мне возможность действовать. Внешне спокойные. А внутри шел процесс обычного беспокойства родителей за своих детей.
Я думаю, что это была наилучшая линия поведения, которую они могли бы принять: предоставив мне полную свободу действий.
На мой взгляд, между ними существовал договор — хотя об этом они никогда мне ничего не говорили — очевидно, для того, чтобы, в случае моей ошибки или если бы все оказалось просто безумной затеей, я понял бы, что это была только моя ошибка.
Мне позволяли делать все, как я считал нужным. На свой манер. Не вмешиваясь в то, что я делал.
Конечно, всегда надо присматривать, следя немного за происходящим, чтобы быть в курсе, но так, чтобы это было незаметно.
Давать свободу действий. Не подрезать человеку крылья, не подавлять его своими страхами, потому что тогда ты не даешь ему дышать. Ты его подавляешь.
Иногда я возвращался из академии, и кто-то спрашивал, как бы извиняясь (этим кем-то обычно была моя мама, потому что мой отец, как мы уже видели, был нем как могила, внутри которой хоть и было много шуток и веселья, но она была безмолвной):
— Ты идешь из театра?
— Нет, я иду из школы.
— Ах, да, конечно! Из школы! Прости, но раз уж зашел этот разговор, скажи, что ты там делаешь?
— Пою.
— И… тебе нравится?
— Да.
— Что ты думаешь делать?
— Ну… экзамены сдавать.
— Какие?
— Какие будут!
— Нет, это понятно. Какие будут! Прости, сынок, но об экзамене я, видно, совсем не знала.
Экзамен! Только и всего! Но я должен был его сдать. Мне необходимо было получить свидетельство, чтобы стать тем, кем я хотел быть. (Конечно, я уже был им, но в то время об этом знал только я).
Пока что я еще не был «официальным» артистом.
Чтобы стать им, необходимо было получить свидетельство Объединения Представлений, секции Театра, Цирка и Эстрады. Такое было придумано название. Мне представлялось, что я поступлю в объединение артистов Эстрады. Хотя и Театр я не отрицал. (Я всегда считал себя артистом в полном смысле этого слова.)
В Испании тех лет стать профессионалом в индустрии развлечений можно было лишь, получив соответствующее свидетельство. В театре, правда, была еще так называемая должность «стажера», который должен был, например, молча носить длинное копье и римский шлем до тех пор, пока однажды режиссер не позволит сказать «Кушать подано». Вот тогда ты становился актером. Но маленьким.
Или копье, или свидетельство.
Это удостоверение — в твердом переплете, с черно-красными цветами флага Фалангистов, с изображением стрел и ярма — я храню до сих пор. Как и все прочее, что было присуще тому времени.
Это была «чечевичная похлебка», и уж если она тебе нравилась…
Я уже говорил, что готов был на всё и не собирался остаться без своей «чечевицы». Ну уж нет, слуга покорный.
Я не совал нос в чужие дела, и никто не вмешивался в мои.
Только в одном случае я понял, что что-то происходило. Это было, когда меня чуть не арестовала тайная полиция — ее вызвали, когда я ехал поездом в Хихон с неоформленными должным образом документами. Когда придет время, я остановлюсь на этом. Это того стоит.
Таким образом, кем бы ты себя не воображал, чтобы быть артистом, нужно было иметь свидетельство артиста. А чтобы получить это свидетельство, необходимо было сдать экзамен. (Теперь, думаю, в этом нет необходимости.)
В академии мне сказали, куда для этого следует идти. И я отправился туда. И записался, как только появилась возможность. Как всегда, бегом. Прошло несколько дней, которые показались мне вечностью. И вот, наконец, мне назначили экзамен. Я пошел по адресу, указанному в уведомлении, которое мне принес почтальон.
Очередь была составлена в алфавитном порядке, и я ожидал своей очереди вместе с множеством претендентов на магическое свидетельство. (Я говорю «магическое», потому что был еще достаточно наивным и воображал, что как только ты его получишь — ты уже артист!)
И вот меня вызывают... «Рафаэль Мартос, ваша очередь!»
И я вышел на экзамен. И что же… никакого экзамена!
Я даже не начал.
Меня выгнали на улицу.
И каким образом!


El menú principal

Digan lo que digan

URSS. Las giras

España

RAPHAEL Oficial


Календарь
«  Март 2024  »
ПнВтСрЧтПтСбВс
    123
45678910
11121314151617
18192021222324
25262728293031

Статистика

Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0

Проигрыватель

Copyright MyCorp © 2024Конструктор сайтов - uCoz