Прежде, чем начать рассказ о моём кинематографическом опыте, я должен сделать одно утверждение, которое, возможно, прозвучит слишком категорично, но это так. Я глубоко убежден, что еще не открыт ни кино, ни для кино.

Я признаю, что фильмы с моим участием получились весьма достойными. Эти фильмы, удивительным образом выдержавшие испытание временем, продолжают идти не только на испанском телевидении, но и телеэкранах многих других стран.

Постоянно путешествуя по миру, мне довольно часто приходилось видеть себя и слышать свой голос по телевидению Соединённых Штатов Америки, Мексики или Аргентины и даже в русском дубляже (в последний раз это был фильм «Пусть говорят» чуть меньше года назад, который я увидел по телевизору в гостиничном номере в Москве).

Даже здесь, в Испании, показы фильмов с моим участием на телевидении достаточно обычное дело.

В этом смысле я вполне счастлив сделанными в кино шагами.

Кино обозначило очень важную эпоху в моей профессиональной жизни. Поэтому я чувствую себя в долгу перед ним. Но, как говорится, это обоюдный долг. Я благодарен кино за оказанное на меня как музыкального артиста влияние, однако, положа руку на сердце, считаю, что оно ещё не предоставило мне случая проявить себя актёром, которого я ношу в себе.

Для меня в этом вопросе все ясно, однако, дабы избежать неправильного толкования моего столь категоричного утверждения, возможно, необходимы некоторые пояснения.

Фильмы, в которых я снялся до настоящего времени, были необыкновенно кассовыми, с феноменальными, как по мне, персонажами. Но в них я всегда выступал в качестве певца.

Речь шла о том, чтобы использовать феномен Рафаэля в кинематографии, в чем нет абсолютно ничего незаконного. Что же касается коммерческой стороны вопроса, то со мной обошлись должным образом. И у меня нет оснований жаловаться по этому поводу. Совсем наоборот. Я стал для кинематографа неплохим проектом. И это очень хорошо. Я не только не раскаиваюсь в этом, а чувствую себя вполне удовлетворенным. Но кино — это не только бизнес. Кино для артиста является средством художественного самовыражения, на которое я ориентируюсь, когда говорю, что оно в долгу передо мной.

Кино сняло лишь тончайший слой с поверхности актера, который живет во мне. Поэтому я все еще жду. Жду, никогда не отчаиваясь.

Постараюсь уточнить, несмотря на то, что очень сложно выразить словами интуитивные ощущения, чувства, не говоря уже о предчувствиях, поскольку мои намерения очень далеки от того, чтобы хоть на йоту умалить важность кино, в котором я имел честь сниматься. Поскольку, среди всего прочего, вопрос не в том чтобы умалить, а в том, чтобы прибавить.

У меня были хорошие режиссеры, делающие хорошие фильмы, однако это всегда были простые истории, на незамысловатые и даже тривиальные темы.

Поскольку этого требовал формат такого рода кино.

Все в этих фильмах подчинено моим песням. Они задумывались почти — и без почти — исключительно для моей артистической раскрутки, певца, поющего песни, которые кинематограф мог помочь распространить. По большому счету, кино — это средство дискографической рекламы. За успехом моих фильмов всегда были естественные амбиции достижения первых мест в списках рейтингов.

Таким образом, как мне думается, мои фильмы всегда были не самоцелью, а лишь средством расширения рынка звукозаписи и увеличения числа покупателей моих дисков.

Сюжеты и сценарии моих фильмов служили созданию наиболее благоприятных условий для того, чтобы исполняемые мною песни имели наибольший рейтинг, который бы способствовал успешной продаже.

Это настолько очевидно во всяком бизнесе, что мне почти стыдно об этом говорить.

Однако молчанию я предпочитаю откровенность, не рискуя при этом быть непонятым в том, что для меня имеет значение.

Кино приводило меня в такие места, куда со всей вероятностью я сам в жизни бы не попал, в места, даже названия которых я не смогу запомнить. И это просто восхитительно. А для артиста, которого я ношу в себе, склонного забираться как можно дальше, это просто бесценный опыт.

Тем не менее, моя главная встреча с кинематографом, мое окончательное становление как киноактера еще впереди. Я надеюсь. Поскольку знаю, что это случится.

В конце концов...

Касательно моих первых шагов в кинематографе существует много анекдотичных историй.

Я начну свой рассказ о моих приключениях в кинематографе, в основном, с проблем, которые поначалу возникли у меня по поводу моей фотогеничности и вокруг нее.

С конфликтов (по крайней мере, в тот момент мне это виделось именно так), фотогеничен я или нет.

C высоты сегодняшнего дня это скорее похоже на комедию, нежели на драму, на анекдот, чем на конфликт.

Одержимость фотогеничностью имела свою причину в начале моей телевизионной карьеры из-за того, в большей степени, что тогда телекамера и я еще не полюбили друг друга так, как любим уже много, много лет.

Всё началось, когда меня пригласили закрывать телевизионную программу, которая называлась «Gran Parada». (Большая остановка).

Когда я увидел себя на экране, то чуть не упал в обморок. Там был даже не «некто», а «нечто» безобразное. Совершенно мне не знакомое, иными словами — ужасное для всех, кто не был лишен зрения. Настоящий ночной кошмар.

Однако наибольшим кошмаром было слышать от всех тех людей, претендующих на дружбу со мной, уверения в том, что этим «нечто» был я.

Ничего более уродливого я не видел в своей жизни. Существо с густыми, сросшимися бровями и челкой, превратившейся в странное темное пятно, начинающееся с середины бровей, словно это «нечто», кроме того что было безобразным, еще и носило берет. И «это нечто» был я! Таким было безжалостное утверждение большинства присутствующих.

Помню, как Пакита Рико — думаю, увидев меня на мониторе во время репетиции, — сказала со своим приятным, совершенно неповторимым акцентом:

— Ты позволишь мне кое-что сделать с твоими волосами…

Я с ужасом прервал её:

— О чём ты говоришь? Что ты еще хочешь сделать с моими волосами?

Меня всегда пугало, когда что-либо делали с моими волосами.

Но Рико, хорошо разбирающаяся в съемках, поскольку собаку съела на производстве фильмов, продолжала, словно меня и не слышала:

— Камера — моё оружие. Знаешь, что с ней происходит?

Несмотря на раздражение, я все же решил послушать ее, чтобы понять, что же происходит с камерой:

— Нет, я понятия не имею, что может происходить с камерой. Расскажи.

— Камера отображает все по-своему, и тебе необходимо наполовину подстричь челку, поскольку у тебя слишком много волос.

Пакита буквально перекрыла мне кислород.

Вот так в стране, переполненной лысыми, готовыми все отдать за то, чтобы восстановить шевелюру, я оказался «неудачником», имея слишком много волос.

Мир перевернулся. То, что в реальной жизни является Божьей благодатью, в моем лице камера превращала в нечто проклятое, делая похожим чуть ли не на разбойника…

Рико продолжала развивать свою теорию о моей чёлке, но я уже твердил свое «нет», и никого не желал слушать. И, конечно же, не позволил что-либо делать с моими волосами. Еще чего не хватало!

Это была моя серьезная ошибка. Огромная ошибка с моей стороны.

Поскольку теперь, когда мы друг другу доверяем, я, по правде говоря, действительно был похож на парня со сросшимися бровями и с беретом на голове.

Я сказал (или, скорее, закричал, поскольку слишком громко размышлял): «Нет, этого не будет! Я в таком виде не выйду! Одно дело не быть Адонисом, и совсем другое… вот это! Если я получаюсь таким, если так выгляжу на экране, то выключай все и пошли отсюда… Это никуда не годится. Это не мое».

Вопрос был не в красоте, я просто выглядел не эстетично. Нет слов, чтобы описать все это. Я говорю о том, что даже мне самому стоило большого труда узнать себя в индивидууме, отображенном на экране.

Это сейчас все это вызывает у меня смех, но тогда... Мне хотелось умереть.

И это было мое первое столкновение с фотогеничностью.

Были и другие. Но нет смысла останавливаться на всех.

Обобщая всё сказанное, хочу подчеркнуть, что фотогеничность становилась моей большой трагедией при каждом походе на телевидение.

К счастью, со временем, буквально через несколько месяцев, моё лицо изменилось. Неизвестно почему, но изменилось. К лучшему. Прежде всего, я научился правильно стоять перед камерой, чего не умел раньше. Я узнал, что у каждого есть свои выгодные и не очень углы съёмки, и такие, про которые лучше не говорить.

В действительности, всё это трюки, которые с возрастом и приобретённым опытом становятся совершеннее. И хотя в вопросе фотогеничности не существует чудес, но постепенно ты заставляешь камеру себя любить.

Фотогеничность прогрессирует со временем и опытом. Если не впадать в панику и не падать духом, то рано или поздно вы останетесь вполне довольны своим изображением на мониторе и на экране.

Сразу же после Бенидорма, когда я появился на первых страницах обложек изданий «День и ночь» и «Первый план», с кинорежиссером Антонио дель Амо было договорено сделать со мной несколько проб на камеру, дабы посмотреть, как ваш скромный слуга выйдет на видео. Дель Амо вместо традиционной пробы решил придумать для меня небольшую роль в фильме, который начинал снимать с одной андалузской девушкой по имени Малени Кастро, снявшейся уже в нескольких фильмах.

Итак, Антонио дель Амо ввел меня в первую серию фильма поющим — почему нет — песню «Te voy a contar mi vida» которую мне пришлось исполнять — о чудо кинематографии — под аккордеон и фонограмму. После эпизода с песней мой киногерой в течении 2-3 минут пообщался с одним из главных героев фильма, которого играл Хосе Бóдало.

Разумеется, что в первый же день моего с ним знакомства я рассказал ему о том, сколько времени провел в очередях, чтобы только увидеть его на сцене вместе с Тиной Гаско. Поскольку Пепе был исключительно добрым и сердечным человеком, мы вскоре с ним поладили. Он очень хорошо относился ко мне во время моего пробного дебюта, и мы очень скоро стали близкими друзьями и оставались ими до его преждевременной и несправедливой смерти.

Каким великим актером был этот Бóдaлo! В конечном счете, я появился в фильме Дель Амо «Близняшки», вместе с уже упомянутой Малени Кастро, Майтой Бласко и Линой Лиегрос. Этот фильм не имеет ничего общего с фильмом «Пили и Мили».

В Испании этот фильм не должен был иметь большого успеха и, конечно же, моё имя в титрах стояло в самых нижних его строчках. Да я и не мог хорошо сняться, поскольку не очень был в теме. Но... ты как всегда права, Рафаэла, мамочка моя! Прошло много времени, и некие беспринципные люди купили фильм и воспользовались моим чрезвычайным успехом во всей Америке для аферы, над которой можно было бы посмеяться, если бы это не было подлостью. Мне, конечно же, не доставляет ни малейшего удовольствия использование всуе моего имени и менее всего, если это делается для обмана публики, благодаря которой я стал тем, кем стал. Фильм вышел одновременно в нескольких странах Латинской Америки с рекламными анонсами «Рафаэль в “Сестрах-близнецах”, в фильме о том-то и том-то».

Люди заполнили залы, и действительно — начинался фильм, и я на три с лишним минуты выходил с аккордеоном и пел «Te voy a contar mi vida». Затем еще около двух — в мини-сцене с Хосе Бóдало, и все. Затем Рафаэль исчезал с несчастной ленты и его вновь слышали за кадром уже на финальных титрах.

Конечно же, такие вещи радости не вызывали.

Люди, заплатившие за то, чтобы увидеть меня, ругались и топали ногами, не видя Рафаэля больше на экране. И лишь самым проворным и настойчивым удалось вернуть свои деньги за билет. Таким образом, я стал для всего латиноамериканского мира главным героем-призраком «Сестёр-близнецов». И в довершение всего, не получил ни гроша за участие в этом фильме.

Достаточно часто те, кто меня интервьюирует, считают, что моим первым фильмом был фильм «Когда тебя нет». И я, как обычно, исправляю, смеясь: «Нет, это не так. Моим первым фильмом был “Сёстры-близнецы”», — и рассказываю им то, чем только что поделился и с вами.

Мое начало в кино произошло — как это всегда происходило и происходит в моей жизни — благодаря моей дерзости, хотя я надеюсь, что со временем ее у меня поубавится. Все началось с выходки, которую потом мне, как всегда, пришлось заглаживать. На этот раз мы оба дали маху. Сначала Пако Гордильо, а затем и я.

Когда я был в Севилье, в театре Сан Фернандо, как раз в самый разгар моего «Голодного турне», за кулисы проскользнули два сеньора, и Пако, неизвестно почему, их выгнал. К счастью для нас, тем же вечером он узнал, кто были эти двое, и на следующий вечер пропустил их.

Одним из них был кинопродюсер Леонардо Мартин.

У нас уже были предложения сниматься в фильмах с Бенито Перохо, но всё осталось на бумаге, на стадии взаимной переписки.

А в тот день, в Севилье мне впервые сделали такое предложение лично.

Первое, что сказал мне Леонардо Мартин, едва войдя в гримуборную:

— Вам бы не хотелось сняться в кино?

Я, как всегда, в своей манере, ответил:

— По правде говоря, не могу сказать, что уж совсем бы не хотелось. — В тот момент я просто мечтал именно сняться в кино.

Постоянные парадоксы моей жизни. Умирая от желания сняться в кино, я, ничтоже сумняшеся, бросаю Леонардо Мартину подобный вздор.

Естественно, что после вчерашнего выдворения, ведущую роль в котором сыграл Пако, и моим притворным пренебрежением, продемонстрированным на следующий день, они ушли восвояси, и на том все и закончилось бы.

Я не знаю, должен ли я быть сейчас откровенным, но мне очень не нравится тотчас же показывать свою заинтересованность в чем-либо. Что же до выражения чувств, то здесь я еще более щепетильный. Почти ничто не может заставить меня выдать свой восторг по поводу чего-либо или кого-либо.

К счастью, позже, в Мадриде мы смогли наладить наши отношения и пригласили их во «Флорида Парк» на концерт, чтобы увидеть и послушать меня. Там начались наши контакты. У Леонардо Мартина было хорошее чутьё на кинематографические открытия, и он хотел видеть меня в своем фильме. Возможно, запахло сделкой. И если так, то пришло время внять голосу разума.

Но шли дни, а фильм так или иначе не снимался. По правде говоря, меня все еще не покидали неразрешенные сомнения относительно моей фотогеничности. Неуверенность вызывала во мне некоторые колебания, мешающие отправиться в кинематографическое приключение. Этим сомнениям было суждено окончательно развеяться благодаря стараниям Луиса Лусия и замечательной гримёрши Кармен Мартин.

Луис Лусия начал свою режиссерскую карьеру с фильма, в котором Анна Белен дебютировала в кино. Вместе с ней снимался известный ветеран кино Фернандо Рей. Фильм назывался «Зампо и я».

Леонардо Мартин, как я уже говорил, не спешил приступать к делу. И Луис Лусия решил воспользоваться задержкой в съемках фильма «Зампо и я» и сделать со мной черно-белую пробу с песней «Tu conciencia».

К моему удивлению и радости, я выглядел на экране лучше всех, по крайней мере, так мне казалось. Изменения были очень впечатляющими, и я, по правде говоря, до сих пор не знаю, как это случилось.

После разрешения проблемы моей фотогеничности настало время нашей встречи с кино.

Эта встреча была чрезвычайно успешной и взаимно полезной. С некоторыми уже упомянутыми оговорками, касающимися моего использования в качестве актера.

Фильм «Cuando tú no estás» (Когда тебя нет), режиссером которого был Марио Камус, стал моим первым фильмом, в котором я сыграл главную роль. Он помог знакомству с моими песнями, одна из которых и дала название фильму. Такие песни как «Yo soy aquеl», «Desde aquel día», «Mi regalo», «Estuve enamorado» большей частью благодаря кино облетели весь мир. Эти песни продавались миллионными тиражами, а диски с их записями сыграли решающую роль в моей карьере. Фильм «Cuando tú no estás» стал окном, через которое я мог показываться всей Америке без необходимости личного присутствия сразу во многих местах, в которых теперь я мог быть одновременно. Способность к повсеместности и вездесущности — два бесспорных и бесценных достоинства кино.

Фильм «Cuando tú no estás» стал очень важной вехой в моей жизни, и не только потому, что стал первым, в котором я сыграл главную роль, но и потому, что дал мне возможность встречи с прекрасными людьми, от которых я многому научился.

Наряду со мной в фильме снимались Мария Хосе Алфонсо и Маргарет Петерс, красивейшая англичанка, которая тоже делала тогда свои первые шаги в кино. Но быстро закончила, оставив кино ради карьеры модели, очень распространенной сейчас, а тогда этот вид бизнеса еще не получил такого распространения.

От Марио Камуса я, конечно же, тоже многому научился, хотя думаю, — если бы это было не так, я бы этого не говорил, — он мог бы извлечь бóльшую пользу из меня. Это моё личное мнение, конечно.

Я считаю, что мне повезло работать с таким режиссером как Марио (одним из величайших наших режиссёров). Речь идет всего лишь о личной неудовлетворенности.

Само собой разумеется, всегда можно сделать больше. И именно поэтому я всегда недоволен тем, что делаю. Всегда. И именно поэтому я не устаю повторять, что кино всё ещё не открыло меня. К сожалению, мне пока еще не представилась возможность сыграть большую драматическую или комическую роль, где мне не нужно было бы думать почти исключительно о песнях, и где я мог бы ощутить себя кем-то большим, нежели только их исполнителем. Однако хочу еще раз подчеркнуть, что это был достойнейший фильм, созданный с четким намерением уйти от модного тогда пресловутого кино с участием одаренных детей, превратившихся в зрелище только потому, что с раннего возраста им довелось петь песни взрослых исполнителей.

В некоторых случаях создавалось впечатление, что они были уже взрослыми, но сантиметров на 30 меньше. Или детьми с навыками, свойственными взрослым людям.

Американское кино, как всегда, уже давно навязывало моду своими Ширли Темпл, Микки Руни, Джеком Купером или, в другой категории, Джуди Гарленд из фильма «Маг серпа», которая, будучи очень одарённой, была уже далеко не ребёнком.

Если бы Моцарту суждено было родиться в веке, отмеченным кино, то ему бы довелось сниматься с пяти лет, и он никогда бы не стал Моцартом.

В связи с чем история музыки понесла бы непоправимую потерю.

Пепа Флорес не стала собой, пока ей не удалось пережить Марисоль. Впору было даже усомниться, что ей когда-нибудь удастся всё-таки преодолеть навязанный ей образ. Можно сказать, что и перед Пепой кино также в долгу. Возможно, поэтому я её так люблю.

Однако моя история это нечто другое. Потому что я никогда не был вундеркиндом. Хотя у меня не возникало никаких сомнений насчет того, сниматься ли в кино, поскольку я уже был относительно известным певцом, будучи еще почти ребенком. С детским лицом, которое всегда привлекало кинематограф. И потому что моя улыбка, так понравившаяся Эдди Барклаю, понравилась сначала продюсерам, а затем и публике.

Я не умею лгать. И даже себе самому. И то, что я утверждаю дальше — для меня яснее и чище слезы младенца.

Существенной побудительной причиной всех фильмов с моим участием были мои песни. Поэтому я и говорю, что кино в большом долгу передо мной. Как минимум, оно должно дать мне возможность попробовать себя в роли актера.

Мне необходимо, чтобы публика признала во мне актёра. А то, что я певец, я доказал в достаточной степени.

Уже при съёмках моего первого фильма я многому научился. И это было захватывающе. Я очень многому научился. Конечно же, я знал еще очень мало. Мне посчастливилось работать и общаться с людьми, обладающими необыкновенными человеческими качествами. Именно тогда я познакомился с той, которая на долгое время станет моим секретарем и лучшей в моей жизни подругой. Это Кармен Пахео.

Уже при первой встрече с кино я интуитивно почувствовал, что в этой профессии самое важное — знать то, чего не следует делать.

Знать, что нужно делать — это отдельно. А вот знать то, чего никогда не следует делать, — этому нужно научиться.

Кинокамера — очень коварная штука. Ее безжалостность просто невероятна. Она не умеет лгать, а то, что говорит и показывает, порой оказывается смешным.

Ты спокойно снимаешься в эпизоде и идёшь спать, ощущая себя достойным голливудского Оскара. А на следующее утро ты видишь отснятый материал и чувствуешь себя совершенно отвратительно. Ни Оскара, ни... Ой, мамочка! Вот так способ превратиться в посмешище!

Мне не хотелось бы умолчать об истории, случившейся во время съёмок моего первого фильма, которая, по крайней мере мне, кажется очень смешной.

Невероятно, насколько близко с первого же дня я принял к сердцу свою работу в кино! Учитывая мой образ жизни, это была единственно возможная линия поведения. Однако для моих товарищей она была несколько шокирующей. Если съёмка начиналась в восемь, то я был в студии или на натуре уже в пять часов утра. На три часа раньше запланированного я был уже на месте. Ежедневно именно я открывал студии. Ещё одна константа моей жизни: мне выпало открывать многие двери.

Открывать больше и больше дверей. Во всех странах, в которых мне довелось побывать, мне говорили: «Ты открыл двери Аргентины», «Ты открыл двери Мексики», «Ты открыл двери США», «Ты открыл двери Японии и Австралии» и так далее, и так далее. Так что, с тех самых пор, как я начал выезжать за границу, у меня развился комплекс швейцара отеля «Ритц». Достаточно сказать, что я сам уже ощущаю себя настоящим швейцаром.

Впрочем, кроме того, что я открывал двери многих стран, я открывал еще и двери киностудий. Да это и неудивительно, потому что с самого начала моей карьеры я всегда приходил в театр за три часа до начала концерта, а то и раньше.

Как только я вступаю на сцену, со мной происходит своеобразная метаморфоза, вводящая меня в состояние концентрации, позволяющей мне освободиться от всего, что не связано с выступлением. Обычно мне готовят стул, или кресло-качалку в стиле Кеннеди, которые я ставлю посреди сцены лицом к залу. Я обозреваю всё то, что меня окружает: карнизы, софиты, кулисы, кресла, зал, всё то, что через некоторое время начнёт воплощаться в единое целое — сольный концерт, повторяющийся изо дня в день, но всякий раз по-другому, со своей единой и неповторимой сутью.

Я слушаю тишину. На мой взгляд, очень важно научиться слышать тишину, услышать её.

Я проникаюсь ситуацией и освобождаюсь от всего, что не имеет ничего общего с Рафаэлем-артистом.

Если я выступаю в полдень, то после обеда ни с кем не говорю. Я лишь думаю о встрече с моей публикой. Находясь на сцене, с того самого момента, как я занимаю свой стул или кресло, расположенное в центре пока еще пустого театра — этой кажущейся оголенной вселенной, я ощущаю себя в часовне. Я поглощен предстоящим действом, сосредоточен на том, что буду делать.

Пока суфлер или кто-либо еще не подойдёт ко мне и не скажет: «Рафаэль, пора запускать зрителей. Мы закрываем занавес».

Я молча ухожу в свою гримерную и оттуда слушаю ропот входящей в зал и занимающей свои места публики.

Чтобы не забыть, я должен пояснить, что никогда не репетирую перед концертом, или, по крайней мере, не репетирую в буквальном смысле этого слова. Да, я повторяю песни, напевая только мелодию, без слов. Только мелодию — «ла», «ла», «ла»... беря все высокие ноты, чтобы согреть горло, но всегда без слов.

И это вовсе не причуда. Это мой способ не утомлять себя словами, дабы они оставались свежими, новыми, перед тем как наступит момент их исполнения уже на публике.

Эта моя манера не требует от меня заучивания слов песен наизусть перед их записью. Во время записи слова мне кладут на пюпитр, и я их читаю. Так у меня получается естественнее и непринужденнее, поскольку я произношу их впервые, и это запечатлевается на всю жизнь и даже дольше.

Для меня сиюминутное проживание песни насыщенно бóльшей правдой. И эта правда, переживаемая мною, передается публике. Потом уже я, естественно, заучиваю слова песен наизусть, чтобы петь их на своих концертах. Возможно, именно где-нибудь здесь кроется одна из причин или ключ моего успеха.

Но это уже другая тема.

Я уже рассказывал, что подобно тому, как я приходил в театр за несколько часов до начала выступления, точно так же с самого первого дня я приходил на съемки.

Я всегда приходил в студию так рано, что к полудню мне приходилось снова бриться — из-за моей густой щетины, которая к этому времени уже успевала отрасти.

В первый день съёмок моего первого фильма я был в студиях «Рома» в пять тридцать утра.

Не было ни души.

Едва войдя, я, как послушный, очень профессиональный мальчик, профессиональный до неприличия, направился прямо к доске с графиком съемок. Я играл роль юноши по имени Рафаэль. Я думаю, что это совпадение было не случайным и сделано специально, чтобы облегчить мои реплики. Это был мой первый фильм и, по сути и форме, я был новичком. И это было до того, как в моём имени появилось «ph».

Дело в том, что, сознательно или неосознанно, я остановился перед доской, на которой был прикреплен почасовый график съемок для каждого исполнителя. К своему удивлению, изумлению и глухому гневу, я понял, что мне, единственному главному герою фильма, из девяноста съёмочных дней выделили восемьдесят четыре, а какой-то Долли — все девяносто! То есть, какая-то незнакомая мне Долли, о существовании которой мне никто даже и не упоминал, имела съемок на шесть дней больше меня. На целых шесть дней больше, чем главный герой!

Я, словно мотоцикл, завелся с пол-оборота. Но сдержался. Я был абсолютным невеждой в вопросах киноиндустрии и все воспринимал очень серьезно, принимая все близко к сердцу.

Ворча, я ушёл в свою гримерную. Поскольку было еще очень рано, то у меня было достаточно времени, чтобы дать волю своей ярости.

Учитывая мой юный возраст, главная роль в кино — по вполне понятным причинам — имела для меня очень большое значение. На тот момент, пожалуй, важнейшее. И тут какая-то Долли испортила весь праздник.

Наконец стали собираться коллеги. Непричастные, естественно, к моему огромному гневу, они поприветствовали меня со снисходительностью и любовью, с которыми ветераны принимают новичков этой профессии. (В сущности, намного более благородной, чем думают многие.)

Пришла гример Кармен Мартин, воевать с моим лицом. Затем Кармен Пахео, чтобы повторить диалоги предстоящего съёмочного дня. Я молчал словно рыба. Разве что цедил сквозь зубы «Доброе утро». И ни слова больше. Немой. Внешне. Но внутри голос моего гнева постепенно переходил в оглушительный крик.

Затем пришёл Марио Камус. Обаятельный, внимательный и любезный. Несомненно, озабоченный моим нервозным состоянием перед дебютом.

Вместе с другими продюсерами пришел и Леонардо Мартин.

Все собрались, чтобы поддержать и воодушевить меня в мой первый съемочный день.

Все убеждали меня не нервничать. Каждый, как мог, предлагал свои услуги, желая подбодрить меня: «Положись на меня, парень; всё пройдёт отлично, вот увидишь, как все хорошо пройдет!»

Я оставался очень серьёзным. Чрезвычайно серьёзным. Естественно, чем более серьезным они меня видели, тем больше беспокоились и уделяли мне внимания. От этой лести и радушия я все больше и больше распалялся.

Пока, будучи уже не в силах сдерживаться, вдруг резко не спросил у Кармен: «Послушай, Кармен, а кто такая эта Долли?»

— Кто, кто?

Мой вопрос, и особенно тон, с которым я его задал, привели мою прекрасную Кармен в замешательство. Бедная, она, конечно же, не понимала меня.

А я продолжал настаивать:

— Ну, ты же видела эту доску с расписанием, внизу?

— Видела, ну и что из того?

Она удивлённо смотрела на меня, совершенно не понимая, чего я от неё хочу.

Думаю, что она списала мой вопрос на моё естественное нервозное состояние дебютанта. Наступила тишина, вызванная оцепенением Кармен и моим нетерпением в ожидании ответа. Пока я, будучи уже не в состоянии сдерживаться, не выплеснул на мою святую и терпеливую Кармен всё свое отчаяние:

— А тебя разве не удивляет, что у какой-то там Долли больше съёмочных дней, чем у меня — исполнителя главной роли?! Замечательно!!! И ты что же, не находишь это странным?!

Кармен, преисполненная доброй воли, по-прежнему ничего не понимая, но беря на себя ответственность за моё состояние, не проронив ни слова, спустилась посмотреть на доску объявлений. Дабы выяснить тайну этой загадочной Долли. Если бы Кармен хотя бы на мгновение задумалась над этим, то ей бы не пришлось никуда идти. Но кому может прийти в голову подобная глупость.

Прошло несколько минут, и я не понимал, почему Кармен так долго не возвращается. Не заметить того, что касалось Долли, было невозможно. По крайней мере мне это сразу бросилось в глаза!

По истечении некоторого времени Кармен вернулась, красная, как помидор, от смеха, который буквально рвал ее на части и был слышен во всех закоулках киностудии «Рома». Она не могла произнести ни слова. Всякий раз, когда она пыталась вымолвить хотя бы слово, новый взрыв неудержимого хохота не давал ей этого сделать. После чего мой праведный гнев бурно перетек в истерику.

Конечно же, Долли, как давно уже успели догадаться мои дорогие читатели, назывался самый обыкновенный подъёмный кран, применяющийся при киносъёмках.

Откуда мне, новичку, было знать, что кран называли по имени американской девчонки? Для начала, я даже представить себе не мог, на кой черт кран был нужен на съемочной площадке.

Придя, наконец, в себя, Кармен, стараясь смягчить ситуацию, все мне объяснила. Я же в свою очередь, как это часто со мной бывает, сменив гнев на милость, буквально взорвался хохотом, смеясь над самим собой.

По окончании съёмок первого фильма я присутствовал на его премьерах, проходящих почти по всей Испании. Я объездил практически всю страну вдоль и поперёк, включая изумительные Канарские острова. Излишне говорить, насколько всё это было для меня новым. Разнообразные места, ожидание на улицах перед началом показа фильма. Публика, если не новая, то иная в своих проявлениях, отличная от той, которую я привык видеть в театре.

В Мадриде премьера состоялась во Дворце Музыки. Там я сидел в ложе вместе с моей матерью. Это была впечатляющая ночь.

Стёкла холла, которые выходили на Гран Виа, рассыпались на мелкие кусочки под напором пришедших в кинотеатр людей. И когда кто-то весело рассказал мне о том, что произошло, как о свидетельстве восторга публики, я рассердился на него. Рассердился, потому что испугался. Повторяю, мне всегда очень страшно, когда происходят подобные вещи.

По прошествии нескольких лет я предпочел больше не ходить на премьеры. Я ужасно нервничал и сгорал от стыда. Я знал, что люди подсматривают за мной, чтобы увидеть, не грызу ли я ногти и сижу ли спокойно в кресле. Это некоторые... Другие же, любители посплетничать, следили за каждым моим жестом. Все шпионили за мной в полумраке зала.

Одним глазом они смотрели на экран, а другим на меня, чтобы убедиться, действительно ли я — это я. Что касается концертов, то здесь у меня, естественно, нет выбора, идти или нет, иначе кому петь? С кино всё совсем иначе. Там нет необходимости моего присутствия в зале. И я предпочитаю не присутствовать.

Сценарий второго фильма «Al ponerse el sol» («На закате солнца») мне прочитал его автор Антонио Гала в офисе на Гран Виа. Во время чтения сценария, наряду со многими людьми, которых сейчас уже и не вспомнить, был Марио Камус, вновь ставший режиссером фильма, и Серена Вергано, которая должна была быть моей партнёршей. Там же я познакомился с Анной Марией Ноé, которая уже тогда была превосходной актрисой, а впоследствии стала моей большой подругой.

Техническая команда была практически та же, что и при съёмках первого фильма. И, конечно же, среди них была моя прекрасная Кармен Пахео (которая, кстати, много лет спустя стала крёстной матерью моего сына Мануэля, крещённого в Мексике).

Во время съёмок этого второго фильма произошло то, что едва не стало одним из худших происшествий в моей кинематографической карьере, настолько, что если бы не Кармен, это могло стоить мне жизни.

Я репетировал диалог, и Кармен давала мне указания вне камеры, естественно, присев около моих ног. Только благодаря этому обстоятельству я могу сейчас писать эту книгу. Потому что в какой-то момент, посмотрев вниз, я увидел ужас, отражённый в глазах моей хорошей Кармен, смотревшей в этот момент вверх, мимо меня, испуганной чем-то, что очевидно падало на нас сверху.

Сразу, в какие-то доли секунды, я инстинктивно опустил голову, и «двухтысячник» — огромный фонарь, названный так профессионалами за свои две тысячи ватт мощности, пролетел настолько близко, что оцарапал меня. Если бы я не наклонил голову, увидев полный ужаса взгляд Кармен, то мои мемуары закончились бы, так и не начавшись.

При одной только мысли об этом у меня волосы дыбом встают. Вот так — ни мемуаров, ни вообще ничего. Прямиком в Институт патанатомии Форенсе.

Это надо было видеть.

Если бы он упал прямо на меня, то от меня не осталось бы мокрого места. Мне пришлось сделать паузу, но спустя некоторое время я уже вернулся на съёмочную площадку, готовый возобновить съёмки.

Такого рода несчастные случаи могут произойти как на съемках, так и при любых других обстоятельствах.

По правде говоря, со мной происходило множество различных «рабочих несчастных случаев», некоторые могли закончиться для меня плачевно, но, к счастью, для меня всё закончилось наилучшим образом. По крайней мере, я здесь, и могу вам об этом рассказывать.