В Мадрид я возвращался уже в рамках выступлений во Florida Park, известном всей Испании, очень престижном зале, расположенном в парке Retiro.

Я чувствовал себя стрелой, неудержимо летящей к цели…

У меня было несколько дней выступлений. Дней, которые явились подтверждением того, о чем уже не раз говорили сотни людей: «Этот Рафаэль собирает полные залы…»

Мое имя превратилось в устойчивый соблазн, даже для особо требовательной публики, а выступление в Морском клубе, повысившее его престиж, огромный успех на Fallas de Valencia — так много значивший по тем временам, — а до этого в Parrilla del Rex... Все эти победы не ускользнули от внимания наиболее расторопных импресарио…

Владельцы залов и их администраторы всегда рыскали в поисках, и это естественно, золотого «крючка», с помощью которого можно было бы изо дня в день заполнять залы публикой. И я стал превращаться в такую приманку.

Подсознательно я понимал, что нахожусь еще очень далеко от того места, куда стремился и где заслуживал быть, и что мне еще только предстояло достичь всего того, что принесло бы удовлетворение.

Но это не имело значения, я следовал дальше, своим путем, и день за днем повторял себе: «Сегодня ты тоже еще не достиг потолка».

Для человека, которым я стремился стать, потолок поднимался все выше и выше, что, однако, не могло быть причиной для уныния — совсем наоборот! Потолок — это небо, а небо недостижимо. Или все-таки достижимо? Лестница — все выше и выше, и будет уходить вдаль, а артист должен подниматься по ней, даже если каждое утро, проснувшись, будет обнаруживать, что ступенек стало больше. Вот где стимул и цель! И для меня — это как раз то, что означает путь наверх. Любой человек может развернуться и пойти вниз — спускаться намного легче… Очень удобно, кроме того, найти на более или менее подходящей высоте лестничную площадку для того, чтобы отдохнуть, — легче всего обмануть самого себя… Однако в дальнейшем, если ты настоящий боец, ничего, кроме жалости к себе, не ощутишь, а если ты таковым не являешься, то тебе будет достаточно назвать эту лестничную площадку «конечной целью», и твой самообман, твоя собственная ложь позволят тебе и дальше жить потихоньку. Я много думал об этом… Мне нелегко облечь все эти мысли в слова, дабы это не выглядело банальной болтовней, но все же хочу подчеркнуть: если в тебе заложен стержень победителя, то ты никогда не сможешь смириться и в глубине души будешь все время себя истязать (а на сцене — терзать), ибо цель, даже если ты будешь это отрицать, все же — вдали. Завтра… Слава Господу, всегда есть завтра… И благодаря Ему же, «завтра» — это больше, чем слово. Это вопрос. Большой вопрос.

А завтра что?

Нужно подниматься.

Всегда есть следующая ступень, ведущая еще выше. И если, поднимаясь, ты споткнешься и скатишься вниз по ступеням, то существует это спасительное «завтра». Для того, чтобы вновь подняться, а если — нет, значит — не судьба. Если во время падения ты повредишь душу — значит, не повезло. Меня с детства учили одной поговорке: «Всяк поднимающийся должен спуститься», мне она категорически не понравилась, ибо показалась совершеннейшей глупостью из тех, что говорят, лишь бы что-то сказать. Если бы с самого детства я говорил себе: «Для чего же мне подниматься, если потом я упаду?», то я бы не стоял на той ступеньке, на которой нахожусь сейчас, и не имел бы желания подниматься еще выше.

Однако, довольно философии…

Итак, мы остановились с вами на Florida Park — своего рода лестничной площадке, не так ли? Однако на тот момент Florida Park был неплохой лестничной площадкой, и я не мог сетовать, хотя делал это, и делаю до сих пор. Я всегда чем-то недоволен. Моя нетерпимость превратила меня в пожизненного «нытика». И как всегда, мне только 23 года… Однако вперед, а то не останется времени для сетований!

Жизнь всегда благосклонна к тем, кто умеет держать себя в руках — что для меня весьма сложно — и умеет ждать, не оставаясь на месте… Дорогу осилит идущий…

К примеру, владелец «Павильона», бедняга, сказал в тот день, когда я начал свое восхождение, помнится, вскоре после того, как выиграл конкурс в Бенидорме: «Ноги этого сопливого щенка никогда не будет в моем зале!»

Но он ошибся. А поскольку мне очень нравится быть благородным, я не вспомнил ему ту его фразу в тот день, когда он чуть ли не на коленях умолял Бермудеса, чтобы я спел в «Павильоне». По моему пренебрежительному молчанию — у меня это очень неплохо получается, — по нежеланию даже смотреть в его сторону и по тому, что я лично не участвовал в переговорах, он понял, что мне не хуже него известно об этой фразе…

И словно в насмешку над этим типом, к вящему его унижению, этот зал тоже стал гораздо более посещаемым публикой, чем до моих выступлений. Вот тебе и «сопливый щенок»!

Florida Park и «Павильон» были местами почти обязательными для туристических программ, позволявшим туристам лучше узнать Мадрид. Это были очень хорошие времена для туризма, и для меня — также! Florida Park стал для меня лучшей витриной для представления самым важным людям американского шоу-мира — Севера и Юга: импресарио, промоутерам, даже журналистам и писателям… Людям с возможностями, которые, кроме неизбежного ночного Мадрида, имели возможность видеть и слышать Рафаэля.

Я знаю это, поскольку неоднократно, во время турне по Латинской Америке или США, ко мне подходили некоторые очень влиятельные люди для того, чтобы сказать: «Я видел тебя во Florida Park, в шестьдесят таком-то году, и с тех пор хотел подписать с тобой контракт». Для того чтобы собрать урожай, необходимо сначала что-то посеять. В то время я еще выступал в роли сеятеля, и некоторые контракты с заокеанскими импресарио были подписаны именно после тех выступлений во Florida Park.

И снова, как уже не раз говорилось в этих мемуарах, здесь присутствует смесь упорного труда и случая, больше первого, чем второго…

И вот, наконец, мой второй международный прыжок.

На самом деле — я говорю это, поскольку мне нравится быть точным, — это был не второй, а третий прыжок. В действительности, Париж стал моим вторым международным прыжком. Первый имел место почти на заре моей жизни. Когда я еще не смел и мечтать о таком успехе, произошел мой выезд за рубеж — очень успешный, это была победа, на которую я не обратил никакого внимания — помните? Я был еще совсем маленьким, тогда меня звали Фалин, и церковный хор, в котором принимал участие и я, выехал в Австрию — в Зальцбург.

Однако вернемся к моему второму зарубежному прыжку, когда я уже был Рафаэлем. Это был прыжок в Турцию, где мне оказали великолепный прием.

Я жил в Хилтоне, в старом Хилтоне.

Несмотря на успех в Стамбуле, воспоминания об этом экзотическом международном опыте всегда навевают на меня грусть и печаль, смешанную с жалостью и беспокойством. А все из-за того, что там нас захватили Рождественские праздники и, хотя мы очень скучали по своим близким, ностальгия по нашей национальной кухне была особенно сильной. Я знаю, что на вкус и цвет товарищей нет, и все же, без всякого желания обидеть, хочу сказать, что турецкая кухня мне совсем не понравилась, возможно, из-за жира, на котором там готовят, с его проникающим всюду запахом. Помню, что все это было так грустно, как если бы мое сегодняшнее рождественское меню состояло из французского омлета. Ну и великолепие!

В Стамбуле я купил себе кожаное пальто с замечательным каракулевым воротником, именно тогда я увлекся такого рода одеждой. К счастью, это увлечение вскоре прошло. Я рассказываю об этих пустяках, поскольку, помнится, был в этом дорогом, не буду отрицать, пальто, когда «не» попал в армию на срочную службу; оно вызвало чрезвычайное раздражение «очень любезного» лейтенанта, обозвавшего меня придурком и выгнавшего из казармы…

В Турции у меня было любовное приключение…

Это история об одном достаточно сильном увлечении испанкой, которая являлась, ни много ни мало, невестой привезшего меня туда представителя. На некоторое время я «умыкнул» у него невесту, но это было небольшим предательством с ее (но никак не с моей) стороны по отношению к жениху. В конце концов, это были их проблемы, а не мои. Мне поднесли на подносе пирожное, и я его съел…

Из Стамбула я отправился в Ливан, а точнее, в Бейрут.

Там я выступал вместе с Петулой Кларк и Сальваторе Адамо.

Петула Кларк уже была знаменитой, а Адамо начинал, примерно так же, как и я.

Я дебютировал в «Le Paon Rouge» («Красный Павлин»), концертном зале легендарной гостиницы «Фениция». Это небольшое, изысканное помещение вполне соответствовало его публике. Вместе с Петулой и Адамо мы просто взорвали его. Я заметил среди присутствующей публики некоторый, все возрастающий процент рафаэлистов, почти как у моей публики из Хихона, по крайней мере, так мне показалось. Здесь также должна была выступать Патриция Карли, французская певица итальянского происхождения, с довольно скверным характером, хорошо известная в то время во Франции и франкоговорящих странах, находящихся под французским влиянием.

Кстати, почти все артисты, кроме Петулы, Адамо и меня, выступающие в таких первоклассных залах, как «Фениция», естественно, были французами.

Ливан был известен тогда, как ближневосточная Швейцария, а Бейрут был очень эффектным городом, поэтому мне кажется абсолютно невообразимым его последующее разрушение. Разрушить такой живой, прекрасный город — это нечто, не укладывающееся в моей голове. Хотя говорят, что он начинает возрождаться из пепла. Дай-то Бог!

Еще раз повторюсь, что о политике — я — ни словом, ни помыслами… поскольку не располагаю необходимыми для рассуждения материалами. Иногда мне попросту не хватает информации, а иногда ее чересчур много. Иногда я не высказываю своего мнения, поскольку событие, по своей сути, мне кажется настолько чудовищным, что я не знаю даже, что и сказать. Для меня остаются за гранью моего понимания любые причины, способные оправдать разрушение или смерть. Я — сторонник здравого смысла и рассматриваю события, не принимая чьей-либо стороны, не безучастно, но очень осторожно, поскольку и негатив и позитив воспринимаю довольно эмоционально, однако без стремления сказать по поводу того, что от меня не зависит, свое категоричное: «Это должно быть так!» Мне может что-то нравиться или не нравиться, однако не думаю, что мое мнение будет иметь какой-либо вес исключительно потому, что оно мое, а поскольку оно все-таки мое, то я оставлю его при себе. Слишком много мнений развелось, которые абсолютно ничего не решают, чтобы к ним добавлять еще и свое!

Отель «Фениция» очаровал меня с первого же мгновения, особенно его концертный зал — «Le Paon Rouge», — я уже говорил о его изысканности и утонченности. Это дорогой, очень дорогой отель, однако в самом отеле было еще одно помещение, которое буквально ослепило меня, как только я поднял глаза вверх. Для меня, не имеющего тяги к спиртному, бары — это места, ни о чем мне не говорящие, каким бы ни был их интерьер, однако бар отеля «Фениция» меня просто ошеломил. Ошеломил, как никакое другое место, а каких только красот, роскошных и удивительных мест не видели мои глаза, однако бар отеля «Фениция» сразу же завоевал пальму первенства. И если бы у меня тогда была такая возможность, то я бы с радостью испарился, чтобы посидеть в этом невероятном месте. Тогда я еще не пил, в первую очередь потому, что был несовершеннолетним и мне бы алкогольные напитки не отпустили.

Бар представлял собой нечто чрезвычайно привлекательное. Интерьером ему служили ноги и ступни людей, плескающихся в бассейне, расположенном над баром и сделанном из толстого стекла. Интерьер из живых, мокрых ступней и ног! Они были похожи на рыб, плавающих в аквариуме и не подозревающих о глупостях, которые делают люди, окунаясь в бассейн, и о формах, которые могут принимать ноги и ступни по воле купающегося.

Я был очарован этим сплетением ног. Я впервые видел нечто подобное. Когда у меня была возможность, я выходил из номера, что очень не характерно для меня, и спускался для того, чтобы посидеть за стойкой. Все остальные посетители занимались своими напитками. Я — нет! Я смотрел, заказав себе фреш или что-либо освежающее, вверх, совершенно очарованный этим интерьером.

Как я уже говорил раньше, все гранды французской песни прошли через «Le Paon Rouge». Это была франкофонная зона и все французское носило печать исключительности.

Своим большим успехом в Бейруте я обязан отчасти тому, что моя пластинка, записанная на студии «Барклай», — «Tu conciencia» — имела французский штемпель и очень часто звучала на ливанском радио. Реклама «Барклай», к сожалению, крутилась не в Испании, а во франкоговорящих странах, она работала, как часы, совсем не так, как у сеньоров из «Филипса» в моей собственной стране, которые ничего не делали. В моей жизни было много плохой рекламы, но такого равнодушия, как у господ из «Филипса», я не встречал никогда. Если быть уж совсем откровенным, то никогда за всю мою творческую жизнь я не имел ни малейшей помощи ни от одной звукозаписывающей студии и никогда не был, и не являюсь продуктом каких-либо маркетинговых исследований или рекламных планов, в которые необходимо было вкладывать миллионы. Что огорчает меня с одной стороны, но радует с другой — я продукт собственных усилий, труда, постоянства, самодисциплины, но прежде всего — поддержки своих зрителей, которую ощущал с самого начала своей артистической карьеры. И это меня очень радует! Я должен был вам это сказать, иначе просто лопну…

Турне по Ближнему Востоку послужило для меня трамплином, важным международным толчком и, кроме того, на обратном пути позволило познакомиться с Римом, городом, в который я влюбился до безумия, и в который возвращался несчетное количество раз. В очередной раз — всего несколько месяцев назад, вместе с семьей, когда был несказанно рад приему, оказанному мне Его Святейшеством папой Иоанном Павлом II. Меня трудно удивить высокими чинами, однако здесь я буквально потерял дар речи. Это стало самым большим моим потрясением.