С предложения фирмы EMI начались разногласия между Вашим покорным слугой и его доверенными людьми.

Мой адвокат по имени Доротео Лопес Ройо слыл в то время хорошим юристом.

Доро, как его называют коллеги по профессии, сыграл краплеными картами. Я убежден, что с самого начала он воспользовался моей неопытностью, дабы завести меня в безвыходный тупик, из которого я всё же сумел выбраться благодаря моей, опять-таки, интуиции, удаче и появлению в моей жизни того, кто и по сей день является моим адвокатом — Хосе Луиса Дукассе.

Постараюсь отобразить события с наибольшей объективностью, быть максимально точным и понятным.

Что касается темы «Филипса», то я уже упоминал о совете Лопеса Ройо, точнее сказать, рекомендации, не обращать внимания на этот контракт и начать записываться на фирме «Барклай», потому что никаких проблем у нас при этом не возникнет. Покупка меня Барклаем вместо того, чтобы превращать контракт с «Филипсом» в ничего не значащую бумажку, помешала мне вовремя осознать ничтожность советов Доротео.

Возвращаясь к годам, о которых идет речь, хочу подчеркнуть, что у меня был действующий контракт с «Испавоксом». Среди его условий были два пункта, которые, для лучшего понимания, назовем «количество» и «время». Первое условие касалось количества дисков, которые я обязан был записать, сотрудничая исключительно с «Испавоксом». Второе условие, такое же важное, как и предыдущее, определяло время, в течение которого я был привязан опять-таки исключительно к «Испавоксу».

На момент, когда происходило то, о чем я рассказываю, первый из этих двух пунктов, то есть «количество», был выполнен сполна, поскольку я записал гораздо больше дисков, чем это предусматривал контракт. Однако для выполнения второго условия я еще несколько месяцев должен был принадлежать «Испавоксу». И никому больше! Записывался бы или нет. Как артист я продолжал принадлежать «Испавоксу», и в течение этого времени ни при каких обстоятельствах не мог сотрудничать ни с какой другой фирмой грамзаписи.

Перед тем, как подписать контракт с EMI, мы провели собрание. Очень продолжительное собрание в офисе Бермудеса на Гран Виа. На нём присутствовали Пако Бермудес, Пако Гордильо, Доротео Лопес Ройо и я.

Именно Лопес Ройо больше всего настаивал на том, чтобы мы приняли новое предложение и забыли об «Испавоксе». Практически так же он советовал нам поступить некоторое время назад и с контрактом с фирмой «Филипс». Но я тогда не въехал в суть этого предложения. Наверно потому, что покупка моего контракта Эдди Барклаем не выявила всю очевидность того, насколько несерьёзными были советы Доротео. Однако вернемся к собранию. Лопес Ройо говорил, что, хотя время до окончания контракта еще не вышло, не менее очевидным было и то, что я записал намного больше дисков, чем это было предусмотрено соответствующим пунктом о количестве. В своем желании принять предложение EMI и забыть об «Испавоксе» не очень отставал и Бермудес. Похоже, даже Пако Гордильо был в этом убежден. Хотя этот последний (я думал, что знал его лучше из всех троих) казался неуверенным. Он был в нерешительности. И уже одно это должно было меня насторожить.

Человек, особенно если он молод, сталкиваясь с законодательной системой, в которой он просто теряется, слышит то, что хочет услышать. Что касается законодательства, то я рассчитывал на Лопеса Ройо, и он обязан был давать мне правильные советы. Бермудес тоже, хотя и в меньшей степени, имел приличный опыт в общении с этими статьями и контрактами. Разве я мог подозревать, что мой собственный адвокат вел со мной двойную игру? Если бы не Хосе Луис Дукассе, я бы узнал обо всём в зале суда, будучи совершенно незащищенным, прежде чем закончилась бы эта история. Человек, молодой он или старый, всегда склоняется к предложениям, сулящим наибольшую выгоду его карьере и более стимулирующим его в экономическом плане или в плане продвижения. Что касается последнего, то песни сирены звучали для меня как хор страны басков «Орфеон Доностиарра»прим.29-1. Нормальный человек, к коим я себя отношу, обычно взвешивает все «за» и «против». И слушает прежде всего тех, кто, по идее, желает ему только добра. Теоретически это так. В итоге все, один за другим, склоняются к идее Лопеса Ройо, вынуждая меня думать, что если я не сяду в поезд EMI, то буду идиотом. Это новое предложение EMI было не просто хорошим, оно было сказочным.

Можно было бы почти безошибочно утверждать, что на том собрании меня здорово подставили. Однако я должен признаться, что во мне всё время присутствовало какое-то слабое ощущение того, что всё-таки в чем-то мы были неправы, что все это было с душком. Мое чутьё подсказывало мне, что где-то была ловушка. Но сказался фактор молодости и отсутствие опыта, и я не сумел должным образом всему этому противостоять. На это и рассчитывал Доротео, рассказывая мне сказки про то, что у нас не возникнет никаких проблем с «Испавоксом».

На том злосчастном собрании я позволил себя убедить, но что-то внутри, повторяю, подсказывало, что все это выйдет мне боком.

К сожалению, в том числе из-за непорядочности людей, на которых я так полагался. И время доказало мою правоту.

Именно тогда, когда я записал диск «Digan lo que digan» на новой студии грамзаписи.

Фирма EMI очень торопилась, дабы выпустить мой новый диск как можно раньше, пользуясь огромным всплеском популярности, вызванным в то время моим именем и песнями (отчасти благодаря моему успеху во многих странах мира), как на национальном рынке, так и зарубежном.

Как бы то ни было, а свой контракт с «Испавоксом» я не выполнил, записав диск под другим брендом, хотя время, оговоренное в пункте, всё ещё привязывающем меня к моей прежней студии грамзаписи, еще далеко не истекло.

«Испавокс» подала на меня в суд.

Если бы не решительное и ниспосланное мне свыше появление Хосе Луиса Дукассе, судьи, проникшегося моей честностью, который должен был меня осудить, и, конечно же, Бога, который всегда ведет меня за руку, мы бы сейчас не писали эти воспоминания. Поскольку не о чем было бы рассказывать. Да и я с большой вероятностью не был бы Raphael’ем, по крайней мере тем, которым являюсь сегодня. То есть из того, что было, есть и будет, не было бы ничего. Мне бы даже не пришлось влезать в эту злополучную скороговорку с глаголом БЫТЬ.

Мне так не нравилась вся эта история.

Только тот, кому не доводилось сталкиваться с ограничительными предписаниями чуть ли не во всех странах мира, может воспринять это как шутку.

Поскольку, хоть мне и удалось договориться — опять-таки мне лично, и за свой счёт, — и всё обошлось, все же введение вышеупомянутых предписаний возымело свое действие и мне приходилось платить умопомрачительные суммы, чтобы иметь возможность выезжать из всех посещаемых мною стран. В течение еще многих лет в моих ушах звенели слова Доротео Лопеса Ройо, подталкивающие меня к сотрудничеству с EMI: «Положись на меня, я всё хорошо продумал».

Богу было угодно, чтобы в адвокатском бюро Доротео работал практикантом молодой адвокат, с которым я до того момента почти не имел никаких прямых контактов. Его звали Хосе Луис Дукассе.

По словам самого Хосе Луиса, он, узнав о махинациях Лопеса Ройо, увидев меня — молодого, неопытного, почти не разбирающегося в юридических вопросах, проникся ко мне симпатией и, будучи безукоризненно честным человеком, решил вмешаться и предотвратить несправедливость, которую совершали по отношению ко мне, пользуясь моей порядочностью.

В данный момент, когда я вам всё это рассказываю, Хосе Луис Дукассе продолжает оставаться моим адвокатом, являясь им с тех самых пор.

На предстоящем суде он взял бразды правления моей защиты в свои руки. Для этого нужно было быть предельно честным человеком, и Хосе Луис, взявшись играть эту партию, всё поставил на одну карту, которая могла оказаться и не выигрышной. Он вот-вот должен был жениться, и ему было бы гораздо проще притвориться слепым, немым и глухим и таким образом преспокойненько оставаться в конторе Лопеса Ройо.

Поскольку то, что он выбрал, означало конфронтацию с шефом и, соответственно, потерю постоянного места работы.

К моему счастью, Хосе Луис как человек прямой решил, что не может принимать участие в том фарсе. Зная о сказках, которые мне рассказывал его тогдашний шеф, он не мог допустить, чтобы последнее слово осталось за сказочниками.

С того самого момента, как он взялся меня защищать, Хосе Луис Дукассе был со мной предельно откровенен. Он без лишних церемоний и утешительных слов сказал мне, что мы стоим перед уже свершившимся фактом. Что это дело может стоить мне, без всякого преувеличения, запрета записываться в течение многих лет, и что выиграть тот суд нам будет очень и очень нелегко. Хуже того, наиболее вероятно, что мы его не выиграем. Он был настолько откровенен со мной и представил всё в таком черном цвете, что я сразу же прямиком направился в церковь Иисуса Мединасели.

Первое, что сделал Хосе Луис, — выработал стратегию ведения дела, моего поведения и действий в суде.

Моя защита должна была основываться на том, чтобы говорить правду, не выкручиваться, не придумывать извинений, ни, тем более, отрицать вменяемых мне в вину фактов, если они несомненны. Можно было бы подумать, что такая защита вовсе таковой не являлась. Можно было бы, но не следовало. Поскольку именно это не позволило навсегда меня уничтожить. И особенно моя сдержанность. Все было очень сдержанно. Без шума, и самое главное — без сцен.

Для начала Хосе Луис мне посоветовал предстать перед судом в самом что ни на есть скромном виде. И я сделал все так, чтобы ничто в моем поведении, одежде, манере разговаривать не выдало во мне популярного, знающего себе цену человека, кичащегося своей артистической известностью. Хосе Луис сказал буквально следующее: «Ты самый знаменитый артист Испании, и должен сделать невозможное, чтобы судья ни на минуту не подумал, что слава поставила тебя выше добра и зла».

Я строго придерживался его инструкций. Не разрешил присутствия фотографов рядом со мной, ни у входа в здание суда, ни в коридорах во время моего визита, ни в самом суде, ни на выходе. Не сделал ни одного заявления, кроме свидетельских показаний в суде. Правда, для этого мне пришлось прибегнуть ко многому и многим. Потому что суд — это событие, и никто не собирался отказываться от репортажа или фотографии, не говоря уже о каких-то моих словах. Их не было. Мои слова и мои заявления были адресованы только судье.

Таким образом, когда судья, показывая мне обложку диска, выпущенного фирмой EMI, спросил у меня, признаю ли я эту фотографию своей, я не только ему сказал, что да, признаю, но пошёл еще дальше, признавшись: «Ваша честь, я не только признаю, что это фотография моя, но и то, что позировал для нее, очень хорошо сознавая, для чего она делается». Я признался, что ездил в Париж специально для того, чтобы позировать для данной фотографии.

По-моему, — и Хосе Луис Дукассе также признал это, — на следующем допросе, прекрасно сохранившемся в документах, судья совершенно справедливо обратил внимание на то, что я ошибся и честно признал свою вину. Судья узнал также, кто были истинные виновники. Но делать было нечего. В моем деле единственным виноватым был я. И точка. Таковы были вопросы судьи и мои ответы:

Судья: Сеньор Мартос Санчес, это Вы позировали и сделали в Париже эту фотографию, зная, что она будет являться обложкой диска? — Для суда я был обычным человеком со своим именем и фамилией, вписанными в Свидетельство о рождении, в котором не было ни «ph», ни каких-либо других артистических имен, которые бы имели значимость. Как мне объяснил Хосе Луис, я был обычным подсудимым, вернее, я был подсудимым, которого звали Рафаэль Мартос Санчес. Именно так меня называл судья.

Рафаэль Мартос Санчес: Да, сеньор судья. Я добровольно ездил в Париж. Я сознательно позировал для фотографии, которая потом появилась на обложке диска, который я также записал, полностью отдавая себе отчет в том, что я делал.

Судья: Эта обложка, которую я Вам показываю, является ли она обложкой того диска? И признаете ли Вы, что человек, который на ней изображен, это Вы?

Рафаэль Мартос Санчес: Да, сеньор судья, это обложка того диска, с моим изображением.

Судья: Это Вы записали песни, составляющие этот диск?

Рафаэль Мартос Санчес: Да, сеньор судья. Это я записал песни, указанные на этом диске.

Судья: Это Вы подписали контракт с фирмой звукозаписи «Испавокс» такого-то числа такого-то месяца тысяча девятьсот такого-то года?

Рафаэль Мартос Санчес: Да, сеньор судья. Это я подписал.

Судья: И, несмотря на это, Вы подписали еще и другой контракт, вот этот?

Рафаэль Мартос Санчес: Да, это моя подпись.

Судья: И может ли суд узнать, почему Вы это сделали?

Рафаэль Мартос Санчес: Потому, что тот человек, который сейчас меня обвиняет, мне неоднократно советовал сделать это, сеньор судья. (Самое неприятное, что Лопес Ройо был еще и защитником обвинения). Я плохо разбираюсь в законах, и довольно продолжительное время считал его своим советником и юридическим представителем. Я лишь строго следовал всем инструкциям этого человека, который сейчас меня обвиняет.

Вот каким было основное содержание моего свидетельского показания.

Это был феноменальный всесторонний разгон всему судейскому корпусу, после чего судья попросил Дукассе и меня пройти в его кабинет.

Судья сказал мне, что я произвёл на него великолепное впечатление (я тоже это заметил, хотя поначалу он не был расположен ко мне), что моя искренность показалась ему образцовой, и что он великолепно понимал, что в данном случае воспользовались моей молодостью и незнанием законов, чтобы втянуть меня в историю. При этом добавил, что, несмотря на все сказанное ранее, я не выполнил одно из главных условий контракта и, хотя его симпатии были на моей стороне, закон был на стороне «Испавокса».

Итак, приговор был против нас, хотя судья оставлял открытой возможность примирения между двумя сторонами и сказал, что если мы сможем договориться, он это признает.

Для начала «Испавокс» требовала от меня 80 миллионов песет в качестве компенсации за нанесённый ущерб (80 млн. песет на то время, которых у меня, естественно, не было) и 15 лет эксклюзивного контракта, что для меня означало привязать себя к «Испавоксу» на всю жизнь со всеми вытекающими последствиями.

Несмотря на это, я поехал в Буэнос-Айрес, где начал еще одну большую гастроль по Латинской Америке. Уже достаточно было сказано о том, как я путешествовал с этими предписаниями, лишающими меня права на выезд, дамокловым мечом висящими над моей головой и карманом и принуждающими к обязательной оплате выезда из одной страны в другую.

В один прекрасный день, находясь в Сантьяго де Чили, наедине с собой, я решил раз и навсегда покончить с этой проблемой. И ни в чём не уступать, потому что уступать было не в чем.

Сначала меня обманули, а уже потом ошибся я, но за эту ошибку я платил сполна, ничего не получая взамен. Я не мог все время бросать деньги на ветер, не имея возможности нормально работать без студии звукозаписи. Ситуация была именно такой.

Всё требовало какого-то решения, и я его принял.

И тогда пришло примирение, потому что я сумел этого добиться.