Главное меню

Пусть говорят

Пресса о Рафаэле

Гастроли в СССР

Книга Рафаэля

Испания

Форма входа

Поиск

Глава 30
Примирение
Находясь в Сантьяго де Чили, как, впрочем, и во всех странах, по которым меня пронесла моя американская гастроль того сезона, я, согласно постановлению о лишении меня права выезда, должен был платить, дабы выехать из каждой из этих стран. После того, как я вынужден был оплатить служащим, ответственным за выполнение этих злополучных распоряжений, все предъявленные мне штрафы; после стольких огорчений, чувства невероятного одиночества и усталости от навалившихся проблем я, как уже сказал, находясь в Сантьяго де Чили, принял решение.
Я сказал себе: «До чего мы дошли, Рафаэль».
Я остался без студии звукозаписи и практически без возможности записываться. Отчаявшийся, в совершенно подавленном состоянии, я медленно, но неумолимо сползал на дно пропасти. Всё было очень серьезно и плохо. Очень плохо. Зная, что я нахожусь на грани своих возможностей, я решил идти ва-банк. Я пнул ногами дно пропасти и вылетел оттуда на поверхность, словно стрела, в поисках воздуха. Под первым же предлогом, пришедшим мне в голову, я отправил Пако Гордильо в Мадрид. Музыкантов послал жариться на солнышке в Рио де Жанейро. А сам улетел.
Но не в Мадрид.
В Лондон. Один. Без секретарши, без менеджера, представителя и музыкантов.
Только я и моя тень.
Я был абсолютно убежден в том, что добиться чего-либо можно было лишь при личной встрече с генеральным директором фирмы «Испавокс», Хосе Мануэлем Видалем Сапатер, в тот момент моим злейшим врагом.
У меня было большое преимущество, поскольку я знал, что Хосе Mануэль питал ко мне большую симпатию и восхищался мною еще больше, чем прежде. Мне оставалось лишь решить, какой приём применить, чтобы шаг за шагом достичь своей цели во время встречи.
Я приехал в «Парк Лэйн» — отель всей моей жизни — совершенно один. Было примерно 10 утра. Я не помнил, забронировал ли я номер из Сантьяго, тот самый, в котором всегда останавливался, приезжая выступать в «Talk of the Town», в котором закрывался, дабы позаниматься английским с преподавательницей из Челси, и где провел много дней, записываясь на телевидении.
Как только я принял решение, что дела не могут больше идти так, как они шли в течение уже значительного времени, мне стало абсолютно ясно, чего мне нужно было добиться. У меня не было ни малейшего сомнения в том, что я должен был делать. Я только еще не совсем ясно представлял себе, как это сделать и с чего начать.
Я осознавал, как важно было без риска подойти к рассмотрению вопроса, и что не следовало терять время на дискуссии и конфликты. Меня интересовало лишь мое мнение и ничье другое. С другой стороны, я был настолько уверен в принятом решении и в том, чего должен был добиться, оставив все разумные и неразумные сомнения, что мне не нужны были ничьи советы. Как бы там ни было, я должен был провернуть всё сам. Поскольку в тот критический момент я доверял только себе.
Кроме того, я уже говорил в этих Воспоминаниях, что трудные решения принимаю всегда сам, и если ошибаюсь, то это моя ошибка, в которой некого винить, кроме себя самого. Находясь наедине с самим собой, и будучи единственным, кто был в курсе дела, я также никому не давал повода обмануть себя.
В моих отношениях с «Испавокс» было так много отречений, мелких надувательств и больших обманов, что было бы смешно кому-либо доверять. Никому!
Ненавижу, когда меня обманывают.
Я очень правильный, и не выношу, чтобы злоупотребляли моим доверием.
Я считаю себя человеком прямым, честным, не виляющим, не лицемерным. Мне не нравится причинять людям вред. Кстати, причинять кому-либо зло совсем не в моём характере. Возможно, я могу это сделать, но нечаянно.
Поэтому я предпочитаю сам отвечать за свои поступки.
Итак, я в Лондоне.
Когда я вышел из такси, на котором приехал из аэропорта, и расплачивался с таксистом, а носильщик уже направлялся к двери отеля с моим багажом, я вдруг почувствовал себя абсолютно уверенно. Один, уверенный и с верой в себя. Мне было так хорошо. И так легко дышалось.
Лондон, окутанный в серый цвет, в то утро был таким, каким он мне всегда нравился. Не слишком темный и не слишком яркий. В мой серый цвет, расслабляющий серый. С Гайд-парком напротив, двухэтажными автобусами красного цвета, кажущегося серым, и серого, кажущегося красным. Приветливого красного цвета, согласующегося с серым, который мне так нравится, за умиротворение, которое он на меня навевает. Не могу объяснить почему.
Good morning, mister Raphael. (Доброе утро господин Рафаэль!)
Good morning to you, too. (Взаимно.)
Служащий отеля, столько раз меня встречавший и провожавший, — очень приветливый и приятный человек. Необыкновенно приятный.
— Сеньор надолго к нам?
— Не знаю точно. Возможно, на два дня. Может, на три.
— Где Вы выступаете в этот раз?
— Я приехал не выступать. Это деловая поездка. Скажем… личная.
Of course! (Конечно!) Поэтому я нигде не видел объявлений о выступлениях сеньора. Но Вы приехали работать. Вы всегда работаете, мистер Рафаэль. Вы прилетели из Испании?
— Нет, я прилетел из Чили.
Good Lord! (Боже всевышний!) Откуда?
— Из Сантьяго де Чили.
— Издалека…
— Ну, в общем, да, издалека.
— Тот же номер, надеюсь.
— Кажется, я уже забронировал. Если это возможно, Вы уже знаете, что я всегда останавливаюсь…
— Номер забронирован, мистер Рафаэль. Вот Ваш ключ. Счастливого пребывания среди нас.
— Я на это надеюсь! Вы даже не знаете как!
Я очень торопился. Я вдруг почувствовал, что очень торопился. И, торопясь, я добрался до своего номера. В спешке разобрал чемоданы. Поспешно открыл свой портативный проигрыватель, с которым никогда не расставался. Вернейший товарищ в поездках. Поставил диск. Я всегда это делаю, поселившись в гостиничный номер. Это немного позволяет мне чувствовать себя как дома. Как будто этим маленьким проигрывателем я убирал холодность комнаты, присущую отелям, каким бы хорошим ни был номер или отель. Это какая-то причуда, как любая другая. Причуда путешественника. Возможно, в самом процессе извлечения проигрывателя и установки диска было что-то такое, что я всегда связываю со своим домом. Не знаю, как будто от этого веет уютом, и я чувствую себя более защищенным. Словно всё это вдруг перестало быть Лондоном, и даже отель не был отелем, и кто-то из моей семьи в любой момент мог выглянуть из двери.
Где бы я ни находился, музыка всегда помогала мне создавать благоприятную обстановку.
Я достал свою записную книжку и нашёл номер телефона кабинета Видаля Сапатера. Прямой телефон, который у меня был с давних времён. Я позвонил оператору и попросил соединить меня.
У меня почти не было времени подумать. На самом деле удивительно, насколько быстро осуществлялась телефонная связь между Лондоном и Мадридом в то время. Я не успел толком продиктовать номер оператору, как уже услышал голос, показавшийся мне вначале незнакомым:
— Да? Я вас слушаю?
— Привет, Хосе Мануэль. Это я, Рафаэль.
Установилась тишина, которая, по крайней мере мне, показалась более долгой, чем нужно.
— Да? Да? Хосе Мануэль? Ты меня слышишь?
— Да, конечно. Вот так сюрприз! Я мог бы ожидать кого угодно, только не тебя. Где ты находишься?
— В Лондоне. Я только что прилетел из Чили. Я всю ночь летел оттуда, чтобы встретиться и поговорить с тобой.
На этот раз не было ни секунды сомнения. Ни десятой доли секунды молчания.
— Хорошо. Где и когда?
— Здесь. Сегодня же.
Теперь пауза продлилась несколько секунд. Немного. Но, по сравнению с предыдущей, она показалась мне длинной.
— Кошмар! Дай мне хоть посмотреть, какой у меня на данный момент расклад, чтобы вылететь к тебе. Подожди минуту.
Хосе Мануэлю понадобилось совсем немного времени на получение необходимой информации. Если бы я не знал, что это было абсолютно невозможно, я бы поклялся, что он ждал моего звонка, нашего свидания, и заранее подобрал наиболее подходящий его графику рейс Мадрид — Лондон.
— Рафаэль?
— Да, Хосе Мануэль.
— Я выезжаю из Мадрида в четыре, и если не будет никаких задержек, ни чего-то непредвиденного, то смогу быть там уже в семь. Тебе подходит? Где мы увидимся?
— В гостинице «Парк Лэйн», напротив Гайд-Парка.
— Я знаю это место. Отлично. Ты мог бы забронировать мне номер? Таким образом, я сэкономлю время на оформлении.
— Конечно, Хосе Мануэль. Я уже это сделал.
Я даже не помню, сказали ли мы друг другу «пока». Помню только, что понял это после того, как повесил трубку. Я стоял спиной к окнам, выходящим в парк. Повернулся и пошёл к одному из них. День стоял, на самом деле, великолепно серый. Когда приедет Хосе Мануэль, уже стемнеет, и цвет света не будет иметь никакого значения. Мы сядем в кресла лицом к окнам, выходящим на Гайд-Парк. Только парк уже не будет виден. Это хорошо.
Когда мы расположимся там, то напротив нас будет лишь свет, исходящий от уличных фонарей и от угла уже освещённого навеса над входом в отель. Возможно, будет туман. Если он будет очень густым, то не будет видно даже уличного освещения. Тот лондонский туман являлся частью декорации. Невозможно себе представить Лондон без тумана.
Я глубоко вздохнул.
Я знал, что все было в моих руках и что вскоре можно будет проверить, чему меня научила жизнь, проведя через столько испытаний и неопределенностей.
Или решений.
И всегда в одиночестве.
В тот вечер, начиная приблизительно с семи часов, я должен был проверить, чего стоили и какой след оставили во мне эти многочисленные встречи, состоявшиеся и не состоявшиеся, эти поездки, радости и огорчения. Я должен был удостовериться в рентабельности прожитой жизни!
Пако Гордильо и Пако Бермудес в Мадриде. Мои музыканты, счастливые, как мне казалось, — в Рио. А я тут один сижу напротив окон с парком в глубине.
Время мне казалось вечным.
Я посмотрел на себя в зеркало. Я был худым. Даже слишком. Я решил надеть черный свитер и брюки того же цвета. Подумал: «Как странно. Я в чёрном». Я невольно улыбнулся про себя наивности этой мысли или, возможно, потому что, несмотря на ситуацию, был спокоен, уверен и владел собой.
Я вернулся в гостиную. Сел, не переставая думать о том, что мне предстоит. Хотя, как уже сказал, я был спокоен.
Темнело. Я включил свет. Высунулся из окна, и через некоторое время увидел Хосе Мануэля, выходящего из такси. Настал момент истины, а я, как и прежде, чувствую себя расслабленным, спокойным. Решение давно уже было принято, и, чему суждено было произойти, произойдёт.
Неизбежно. Назад дороги нет, да я этого и не хочу. Разве что я испытывал некоторое нетерпение, чтобы всё закончилось как можно скорее. В свое время, но как можно раньше. Я без труда избавляюсь от этого нетерпения. Всё будет хорошо. У меня в этом нет ни малейшего сомнения.
Спокойствие, ну, спокойствие. Все реакции под контролем. Уверенные движения, твердые жесты, присущие сильным духом. Поэтому я, не торопясь, подхожу к телевизору и включаю его. На экране Бренда Ли поет в своей манере.
Я направляюсь к двери номера и открываю её. Всегда по своему собственному сценарию, я оставляю ее немного приоткрытой. Достаточно для того, чтобы это было видно с внешней стороны. Я снова усаживаюсь напротив Бренды Ли.
Несмотря на приоткрытую дверь, я слышу стук. Стараясь быть громче, чем поет Бренда Ли, осторожно, чтобы мой тон был нейтральным, серым, как сам Лондон всего лишь несколько часов назад, я говорю:
— Входи, входи. Я видел, как ты выходил из такси.
Через зеркало вижу, как Хосе Мануэль входит. Он кажется немного странным. Я даю ему сделать пару шагов, и в этот самый момент встаю, выключаю телевизор и иду ему навстречу.
Он подходит, протягивая мне руку, но я, следуя моей привычке, подхожу к нему и целую его два раза.
— Как поездка?
— Хорошо, хорошо. Нормально, спасибо.
— Хочешь чего-нибудь выпить?
— В данный момент нет. Возможно, позже, спасибо.
Я предлагаю ему сесть, и мы располагаемся там, напротив окон, через которые не просвечивается ничего, кроме света луны или отражения одной из уличных ламп и неоновый отблеск навеса гостиницы. Это как если бы Гайд-Парк перенесли и заменили чем-то темным, без контуров. Первый раз я обращаю внимание на такую явную ерунду. Тем лучше. Это означает, что я ещё более спокоен, чем предполагал.
Хосе Мануэль откашливается и делает первый шаг:
— Итак, я перед тобой.
— Да, я уже вижу.
— Как доказательство моей доброй воли, я сел на первый же самолет до Лондона, и вот я здесь. Теперь ты должен объяснить мне причину этой встречи.
— Послушай, я хочу, мне необходимо, чтобы все уладилось. В таком виде эта ситуация больше не может продолжаться ни одного дня.
— Я вижу, что ты в добром духе и в хорошем настроении, но я повторяю свой вопрос: от меня-то ты чего хочешь?
— Единственное, чего я хочу — это одним росчерком пера покончить со всеми этими судебными тяжбами. Я хочу, чтобы ты вернулся в Мадрид, достал оригинал записи диска «Digan lo que digan», который я тебе сейчас отдам, явившейся причиной всего этого раздора, пустил его в продажу с должной рекламой и отозвал бы все эти висящие надо мной постановления, лишающие меня права выезда. Чтобы ты разместил во всех газетах объявления о дне моего возвращения в Мадрид после гастролей по Америке, и оказал мне хороший прием от «Испавокса». Чтобы все вернулось в нормальное русло, и не было больше ни обвинений, ни судов. Я ужасно устал от всего этого, Хосе Мануэль. Я хочу, чтобы ты понял, что, если мы будем продолжать в том же духе, упорно пытаясь довести это дело до логического конца, то оно будет стоить нам обоим многих миллионов. Тем не менее я хочу, чтобы было абсолютно ясно, что каким бы усталым я себя не чувствовал, если хочешь довести эту историю до конца, если хочешь, чтобы мы продолжили, то что ж, продолжим.
— Нет, Рафаэль. Я, так же как и ты, думаю, что мы не должны продолжать.
— Тогда?
— Хорошо. Ты просишь от меня ряд уступок? Тогда мой вопрос: что ты предлагаешь мне взамен?
— Ничего.
Лицо Хосе Мануэля остается неизменным. Он пребывает несколько секунд в паузе, кажущейся мне очень долгой, чтобы привести свои мысли в порядок. И с раздражением и сарказмом восклицает?
— Как?
— Как слышал. Ничего. Ничего. Если ты сделаешь то, что я прошу, — отзовёшь все дела и иски, выпустишь диск, о котором я тебе сказал, и сделаешь всё остальное, то я, закончив мои концерты и выполнив все обязательства перед Америкой, проверив по возвращению в Испанию выполнение моих условий, поговорю с тобой о новом контракте. Вот тебе мое слово. Только это. А мое слово — это много, ты знаешь.
— Но, Рафаэль, ты отдаёшь себе отчёт в том, что если я приму твое предложение, я увезу из Лондона множество обязательств в обмен на твое слово поговорить о новом контракте в случае, если его условия тебя устроят? Это чересчур, тебе не кажется?
— Именно так, Хосе Мануэль. Вот такие вот дела. Или это, или ничего.
Может показаться, что я сыграл слишком круто, так оно и было, но это единственный способ победить. То, чего я требовал и предлагал, — был единственно возможный выход из ситуации, в которой ни одна из сторон ничего не выгадывала. В этом я был полностью убежден.
С другой стороны, я всегда думал, что Хосе Мануэль был умным человеком. Я доверял его уму и здравомыслию. «Испавокс» как его детище — тому свидетельство. Лично я был убеждён в том, что когда его не будет, эта фирма рухнет, и с моей стороны это не было слишком смелой мыслью.
После некоторого молчания, которое, без сомнения, имело два разных измерения: его и мое, Хосе Мануэль протянул мне свою правую руку и твёрдо сказал:
— Хорошо, Рафаэль. Я доверяю тебе и твоему слову.
Я, пожав протянутую мне руку, сказал:
— Думаю, что это правильный путь. Путь взаимного доверия.
Затем, словно сбросив с себя тяжелый и надоевший груз — ух, мы всё же сделали это, — мы заговорили о множестве разных ничего не значащих вещей. Закончили тем, что пошли в кино. Надо же! Я даже помню название фильма, который мы посмотрели: «ТЕОРЕМА».
С того дня я стал испытывать большую симпатию и привязанность к этому человеку, который до того момента только и делал, что повсюду возбуждал против меня судебные дела и вчинял иски. Правда, он защищал свою собственную фирму, свой дом, что было его обязанностью. Так же как и я защищал свой. Он думал, что правота была на его стороне. Я же твёрдо верил в то, что если и ошибся в чём-то, то это было следствием моей возможной поспешности и того, что я прислушивался к доводам моего тогдашнего адвоката. Но при этом, справедливости ради, я всегда старался никого не ранить и не навредить. Возможно, я воспользовался плохим советом, но я имел мужество и честность это признать и противостоять этому. Тот человек и я (потому что я хотел во что бы то ни стало покончить с этой неприятной историей), мы встретились на нейтральной территории, и оказались способными придти к соглашению, основанному на священном понятии данного слова. Слово, данное мной и данное мне, стоит больше тысяч подписанных контрактов. И Хосе Мануэль это понял.
Когда на следующий день он возвращался в Мадрид, а я в Америку, чтобы возобновить мои гастроли, мы простились с абсолютной уверенностью в том, что оба сумеем дойти до конца, чтобы выполнить наши договоренности. Думаю, что никогда мне не была так ясна святая природа слова, данного между двумя честными людьми.
Инцидент был исчерпан.


El menú principal

Digan lo que digan

URSS. Las giras

España

RAPHAEL Oficial


Календарь
«  Март 2024  »
ПнВтСрЧтПтСбВс
    123
45678910
11121314151617
18192021222324
25262728293031

Статистика

Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0

Проигрыватель

Copyright MyCorp © 2024Конструктор сайтов - uCoz