Мои друзья всегда были очень важной частью моей жизни. Но сейчас я не собираюсь приводить здесь их список, потому что их имена уже были упомянуты по тому или иному поводу, а те, кого не хватает, еще появятся. Я по опыту знаю, что каждый раз, когда ты решаешь перечислить всех, кто-то обязательно остается за бортом. Поэтому я не хочу никого обидеть, не назвав чьего-либо имени. На самом деле никакого списка нет. Есть друзья.

Особенно один, отсутствие которого не возместить ничем.

Я начну с того, кто сохранился лишь в моей памяти. Но даже мертвый (иногда обстоятельства бывают так несправедливы), Альфредо Тосильдо продолжает оставаться «звездой» среди моих друзей.

Очень тяжело говорить о тех, кого с нами нет. Но не в этом случае. Для меня, для его супруги Лючи, для моей жены и всех, кто знал его, все выглядит так, словно он уехал и однажды вернется… Такой вот способ помечтать.

По правде говоря, моя первая встреча с Тосильдо не предвещала ничего хорошего.

Объясню почему.

Когда снимались мои первые фильмы, я уже был юношей, но в некоторых отношениях продолжал оставаться инфантильным. Поскольку чувствовал себя достаточно неуверенно в мире кино (какое же дрянное место!). Потому что тут самая мелкая сошка ходит с видом всезнайки, знающей все и вся. Поначалу мне стоило труда решить, кто хоть в чем-то разбирается, а кто выпендривается.

Ну, надо сказать, что этому я научился очень быстро.

Ничто не вынуждает меня так нервничать, как человек, которого я не знаю (то ли потому, что он не был мне представлен, то ли по какой другой причине), будь то просто зевака или «контролер», наблюдающий за моими съемками в эпизодах. На площадке только те, кто нужен, и никаких посторонних.

Один из тех, кого я считал «посторонними», очень скоро стал одним из лучших подарков, преподнесенных мне жизнью, — Альфредо Тосильдо. С момента нашего знакомства и до самой смерти он был опорным столпом всей моей карьеры. Мне хотелось бы подыскать нужные слова, чтобы описать, каким человеком был Альфредо, но понимаю, что все это ни к чему. Есть настолько умные, талантливые, мягкие, трудолюбивые люди…

Это был по-настоящему мой большой друг.

Он любил меня, восхищался мной и очень уважал. И с высоты накопленного опыта он давал мне удачные советы касательно моей кинематографической карьеры. С другой стороны, он обладал феноменальной интуицией. Если бы вы попросили киношников, рекламщиков и журналистов того времени, сказать лишь самое малое о нем, то они сказали бы, что он был замечательным человеком.

Он был промоутером Марисоль, Сары Монтьель и многих, многих других. Когда мы встретились, Тосильдо работал с Бенито Перохо. Он был его правой рукой. Он создал свою колонку, Тосильдоскоп, отличающуюся журналистским изяществом и остроумием стиля, очень модную сейчас (хотя зачастую в ней писали репортеры, у которых была ложка таланта и бочка злости).

Альфредо был настоящей звездой журналистики. Что касается нас, то это была больше чем встреча, она скорее напоминала столкновение двух мчащихся на большой скорости поездов.

Лучи, ставшая сегодня вдовой, тоже входила в галерею моих друзей. Она общалась со всеми нами. Повторяю, что мы с Альфредо довольно долго и видеть друг друга не могли. Но когда все эти шероховатости сгладились, он присоединился к группе с невиданным энтузиазмом.

Он присоединился к моей конторе. Занимался рекламой, промоутерством, прессой и всеми вопросами, связанными с моими концертами. Он ходил со мной на премьеры моих фильмов. Даже поехал со мной в одно из турне по России. С тех пор, как его не стало, мне приходится делать все самому: афиши, обложки, информационные бюллетени, короче, тысячу дел, потому что я никому не доверяю так, как доверял ему. И никогда больше не будет таких положительных, продуктивных и творческих рабочих отношений, какие были у тандема Тосильдо-Рафаэль. Хочу упомянуть еще о моих двух Пако и о Маноло Алехандро — для меня они и Альфредо, Альфредо и они стали по большому счету теми, ради кого и жил тот, кто сегодня рассказывает эти мемуары.

Без всех этих людей мы не были бы сейчас здесь.

Меня Альфредо постиг глубоко, очень глубоко. Он, Лучи и его дочь Кристина (которая, разумеется, прошла кинопробы, чтобы проверить, не сможет ли она стать моей партнершей) были очень душевными людьми, и являлись членами моей семьи — и в мою холостяцкую бытность, и после моей женитьбы на Наталии.

Альфредо был очень дерзким. От его взгляда люди замирали по стойке «смирно», ему и рта не было необходимости открывать. Он никогда и ни перед кем не пасовал. Я уже говорил, что он был больше чем правой рукой Перохо, и разгуливал по студиям и съемочным площадкам так, словно все это принадлежало ему. Мне не нравилось такое самомнение. Еще бы, такому нахалу как я! Поэтому однажды, подойдя к режиссеру фильма Марио Камусу, я заявил: «Если этот господин пробудет здесь еще хоть одну минуту, бесцеремонно разглядывая меня так, словно что-то из себя представляет, я не буду сниматься. Он нервирует меня». Марио, пытаясь успокоить меня, сказал, что это правая рука Перохо и сопродюсер фильма, который занимается не чем иным, как выполнением своих обязанностей — следит за соблюдением интересов своего начальника. «Ну, если он не уйдет, я прекращаю работу». Как же я заблуждался! «Если не уйдет он, уйду я». Я подозреваю, что Марио или кто-нибудь еще передал это Альфредо. Он, как стало известно мне позднее, сказал, что находился там, где был должен находиться, и на этом вся история закончилась. Будучи умным человеком, минут через десять он ушел со съемочной площадки. Со временем уже я сам буду просить его присутствовать на съемках, поскольку начну слепо доверять ему и его мнению. После окончания дубля я смотрел сначала на него, а не на режиссера, чтобы понять, хорошо ли получилось. Альфредо отлично разбирался в кино.

Он не смог побывать на моей свадьбе, потому что у него было очень плохо с сердцем. Фактически он был после инфаркта, и, разумеется, врачи строжайше запретили ему всякие поездки, и особенно на самолете. Они задали ему весьма лаконичный вопрос: «Вы будете волноваться?» Он был искренен: «Да. Я буду волноваться. И очень». — «Тогда не ездите». Таким было решение кардиологов. К счастью, год спустя он стал крестным отцом Хакобо, моего старшего сына.

Мы с друзьями представляли собой группу очень веселых и беззаботных людей. Мы всегда смеялись и по любому поводу. Оглядываясь в прошлое, я слышу там — лишь смех. Смех нормальных людей, умеющих веселиться, не мешая окружающим. Это было время, когда я говорил: «Завтра я лечу в Нью-Йорк. Кто со мной?» — и летели все. Или почти все. Мы ездили посмотреть Элвиса Пресли на премьере одного из его сезонов на международном выступлении в Лас-Вегасе, и Барбару Стрейзанд. Летали в театр в Лондон, в Афины и на Родос… Боже, какое это было время!

Настал момент, когда я начал подыскивать квартиру в Мадриде, чтобы жить так, как мне хочется. Я делал это не спеша, поскольку не хотел никого обидеть, и чтобы мое глубоко личное решение не было понято превратно. Я стал почти каждый день обедать и ужинать с друзьями, вне родительского дома. Мы ходили на художественные и документальные фильмы, ухитряясь проспать все, от первой до последней минуты. Мы были удивительной компанией, в которую входили Альфредо с Лучи, Кармен Пахео, Леон Ревуэльта, Пепито Эскрива (время от времени), Начо Артиме, Хайме Аспиликуэта, Хуана Биарнес и многие другие.

Я начал реально оценивать, сколько времени должно посвящать своей работе и сколько досугу, но только теория — это одно, а на практике — все совсем по-иному. А жизнь артиста состоит скорее из жертв, чем из чего-либо другого. А моя мама родила меня артистом.

Но это было хорошее время. Я был парнем, который не имел практически ничего, а получил почти все, и это опьяняло, затуманивая чувства, особенно здравый смысл.

Иногда я летал в Лондон и заходил к мистеру Фиш в очень известный там магазин, самый большой в городе магазин по продаже рубашек. Я заходил и спрашивал: «Это джерси из кашемира… какие есть цвета?» И мне приносили все. «А эти рубашки — сколько расцветок есть?» И мне тоже приносили все подряд. Сейчас, при одном воспоминании об этом, меня разбирает смех, но тогда я действительно швырял деньгами направо и налево, и сейф, вместо того, чтобы наполняться, с каждым днем все больше пустел. С другой стороны, это было естественно. Я был очень молод, а моя жизнь оказалась классической историей о мальчике, родившемся бедным как церковная мышь, у которого никогда ничего не было, — и вдруг он отыскал рог изобилия или что-то в этом роде и как безумный проматывает деньги.

Однажды мы побили все рекорды: ужинали в Нью-Йорке, завтракали в Лондоне, прошлись за покупками по Пикадилли, а закончили в Париже поздним ужином в Бато-Муш. И все это в течение двадцати четырех часов…

К вопросу о моей разгульной жизни: я с Пепе Эскрива был в Лас-Вегасе, где выиграл в рулетку, и это на самом деле стало настоящим событием, потому что за всю свою жизнь я играл три раза и три раза выигрывал. Я позвонил в свой мадридский офис, чтобы забронировали билеты на самолет для моей компании. Я также позвонил Кармен и сказал ей: «Присоединяйся к остальным. Я жду вас в Афинах. Билеты лежат в бюро авиакомпании “Иберия”». По-моему, это было одно из последних приключений. Я помню, что в те времена мы были переполнены энергией и безумным желанием жить. Никогда не думал, что человек может так смеяться.

Когда в моей жизни появилась Наталия, все с ней подружились.

Моя холостяцкая квартира служила нам жилищем в первые три года после свадьбы. Мы купили участок земли за пределами Мадрида, где начали возводить свой дом. Мне сказали, что он будет достроен и готов к заселению через девять месяцев, и, как это всегда бывает, они опоздали всего на самую малость — на три года.

Когда родилась Алехандра, нам, все еще жившим на улице Мария де Молина, пришлось расширяться. По счастью, нам удалось купить соседнюю квартиру и объединить ее с нашей.

Когда моим первым двум детям исполнилось два и три года, я смог осуществить мечту всей моей жизни: я стал хозяином своего собственного цирка. Мануэль еще не скоро должен был появиться на свет. Но я не ждал его. Что же такое этот мой цирк, — каким он был, мой великий цирк? Все очень просто: путешествия с женой, моими детьми, Пакой (няней, которая ухаживала за детьми), с музыкантами и артистами… Передвижной цирк, как я его называл.

Для меня это было самое счастливое время моей жизни, и для Наталии, думаю, тоже.

Я четко понимал, что эти путешествия всей труппой очень много значат для моих будущих отношений с детьми. И для меня. Это было совершенное счастье! О, эти приезды, все вместе, в любой отель, где бы он ни находился. Лос-Анджелес, Новый Орлеан, Буэнос-Айрес, Мехико, Каракас… настоящий цирк. Но цирк, от которого тянуло не слоновьей мочой, а пеленками моих детей. Потом начиналась церемония устройства в номерах. Наша комната, просторная гостиная, а с другой стороны — Пака с детьми. И мы устанавливали распорядок дня, потому что это было необходимо для меня — чтобы я мог заниматься своей работой единственным доступным мне образом. Чтобы все прошло нормально, все начиналось с установления распорядка. Из-за моих концертов я ложился очень поздно. И утром, естественно, просыпался не рано. К этому времени Наталия уже собирала «труппу» и они уходили куда-нибудь, в зависимости от того, где мы находились, — на пляж, на осмотр достопримечательностей, просто поиграть. И все для того, чтобы я мог отдохнуть в полном покое, чтобы рядом со мной и муха не прожужжала, чтобы я, таким образом, к вечернему концерту находился в хорошей форме. Они возвращались к обеду, но сначала поднимались сказать своему папе «добрый день», хотя был уже вечер. Я, их папа, к тому времени успевал встать, привести себя в порядок и прийти в хорошее расположение духа, и мы все вместе спускались пообедать в гостиничном ресторане.

Когда родился Мануэль, он тоже присоединился к труппе. Его первые гастроли начались в Пуэрто-Вальарта, потом были Акапулько, Каракас и — эва, куда его занесло — Соединенные Штаты. В Нью-Йорке Алехандра, высунувшись из окна нашего номера в отеле Сан-Мориц, выходящего на Центральный парк, посмотрела на озеро и сказала: «Папа, какой Мансанарес красивый!»прим.31-1

К сожалению, этот период не мог длиться вечно. Дети росли, и их ожидала школа. Прощай, цирк. Теперь во время моих отлучек им приходилось оставаться в Мадриде. Но они были в самых надежных руках — руках Висенте и Пилар, которые нянчились с ними двадцать с лишним лет.

Мои дети являлись и являются сейчас детьми (хотя они уже не дети), которые повидали всё. И не по одному разу. Которые многократно объехали весь мир. Но самое прекрасное то, что за прошедшее время ничего не изменилось и сегодня шестеренки нашей компании по-прежнему сцеплены друг с другом так крепко, словно новенькие.